Питер сидел на странной формы стуле и считал убытки. После прихода очередной власти (эти выгоняли людей на площадь и заставляли кричать свое мнение, получалось не очень эффективно, но очень весело) последние воспоминания о порядке канули куда-то далеко. Мир, казалось, подчинялся людям, решившим подчиниться миру, и с завидной регулярностью выдавал то дожди из лягушек, то замороженные реки посреди жаркого лета. Менял направления дорог, издевался над внешностью женщин, путал слова в языке.
Питеру все это было видно — и Питеру все это было подвластно, но просителей из года в год приходило все меньше и меньше. Война отсчитала свое, пережившие попытались забыть и привыкнуть, которое поколение рождалось с мыслью о том, что хаос — это порядок, что так правильно, заведено издревле и быть иначе никак не может. К чудильщику обращались только старики, и он уже подумывал переквалифицироваться. Да хоть в домостроиломатели, хоть в крышесносители, и плевать, что рынок переполнен. Может, так оно и надо было. Хаос приспособил профессии, переварил оплату, все ели, пили и почти не горевали. Хитрили, конечно. Все равно два раза в год фермер Блэд прибегал и просил, чтобы ни-ни, ни одной летающей собаки над посевами; Мардж из соседней лавки таскала сладости мешками, только бы мальчишки не перестали любить ее знаменитую карамель (у соседей случилось горе, все пацаны от мала до велика вдруг стали питаться три раза в день и слушаться родителей).
Толку от этого всего было, впрочем, чуть. Да и смотреть на Питера стали по-другому. Потому что все жили как жили, а он — вроде как — к самому хаосу руку приложил.
Внизу взвизгнул колокольчик (подарок от старины Джека, упокой... а как надо по-новому, совсем забыл, раздери хаос его душу?), и Питер пошел к лестнице.
Из-за прилавка торчал курносый нос. Питер вздернул брови: только подумаешь о пацанве, вот и она. Иногда он не любил свое ремесло. Слишком логично, слишком стройно, слишком... легко.
— Мистер, — сказал курносый нос. — А вы же чудильщик, правда?
Питер хмыкнул и потер глаза, потом кивнул. Небось, надоело быть то самым-самым бедламом, то лучшим учеником, то красавчиком. И это — без смены объективных характеристик. С ума сойдешь, конечно.
— Правда. Что случилось?
— А вы врете, мистер, — сказал курносый нос, и Питер опешил. — Вы не чудильщик. Вы приводильщик. В порядок. Мне про вас дед рассказывал. Он мне сказал, что, если совсем плохо, можно прийти к вам. Вы все наладите.
Питер бросил взгляд на окно. Где-то будто порывом задуло свет, набежала тень. Ох, не стоило носу бросаться такими словами. Мир такого уже не прощал.
— Я чудильщик, — твердо сказал Питер — и сам почти рассмеялся, настолько нелепым было это привычное наименование. — А ты просто запутался, ничего страшного.
— Мистер, — сказал курносый нос. — Перестаньте, пожалуйста. Мне все рассказали.
За окном потемнело, но мальчишка и не думал останавливаться:
— Зачем вам такое ремесло? И как вы это делаете? Хотя мне все равно. Мне все равно, честное слово, мистер. Мой дед Джек был хороший человек. И у меня была хорошая мать, мистер, но ее забрали королевой в соседнее государство. Сегодня с утра, представляете? И я мог пойти только к вам. Пожалуйста, исправьте все. Я знаю, вы можете.
Тьма за окном вроде бы поутихла, и Питер перевел дыхание; покачал головой.
— Не могу взяться за работу.
Хаос был обязан промчаться мимо; Питер в первый раз отказался от работы, ну и пускай она была невозможной.
Нос даже подпрыгнул.
— Но я... но как так?
— Очень просто, — жестко отозвался Питер. — Я знал твоего деда Джека, я знал, когда ты родишься, но я ничего не могу поделать. В курсе доктрины хаоса?
— Учусь в школе вроде как. Но мистер. Дед мне все объяснил, понимаете. Что вы тут единственный нормальный, что до войны все хотели жить в порядке, а не в этом черт знает чем. Что вы можете собрать все воедино. Что вы не чудильщик, что вы...
Как хлопнули ворота, слышали они оба. Курносый не испугался и не вздрогнул, а Питер — Питер перемахнул через прилавок, схватил маленького дурачка под ребра и закинул в угол, в большой сундук. Прошипел: «Молчать!» — и спокойно уткнулся в книги.
В дверь не постучали. В дверь вломились, и Питер попытался не думать. У великого хаоса были свои методы узнавать о порядке.
— Сколько можно не платить по долгам? — рявкнул первый, длинный, резкий и тощий.
— Пришли взыскать, да, — почти обворожительно отозвался второй.
— Платить через неделю.
Питер перевел дыхание: хаос всего-навсего прислал сборщиков.
— Мало ли, когда тебе платить. — Первый прошелся по комнате, зачем-то выглянул из окна. — Вот Кета не платит пять лет.
— Мне нечем.
— Отдай книгами, — предложил второй. — Впрочем, этого барахла хватит только на половину долга. И то от силы. Нет, не возьмем книгами. Хочу драгоценными камнями.
Питер успокоился совсем. Хаос пришел за ним, но не за мальчишкой. Хаос не увидел мальчишку, и это было самое главное. Значит, что-то в своей жизни Питер сделал правильно, значит, что-то он сделал так, как надо. Сейчас его, вероятно, потащат в тюрьму. Или убьют на месте. Но с мальчишкой все будет в порядке, как он и обещал. И со своей работой он справился. Аж двадцать девять лет справлялся. Двадцать девять лет хаос был слегка в проигрыше.
Первый удар пришелся под ребра, и Питер согнулся от боли, пытаясь думать о чем-то правильном, не о том, что у него в сундуке чей-то ребенок, не знающий мира, не знающий, к чему могут стремиться люди. Слышащий, как двое хаотично колотят третьего.
Кровь обожгла горло и нос, заорала от боли правая рука. Звуки смешались воедино, но хлюпанье, чавканье, удары были одной тональности, одного порядка. А потом к ним примешался столь любимый этим чертовым миром диссонанс. Все громче и громче плакал ребенок. Питер замер на месте, изо всех сил пытаясь сделать что-то. Придумать, начудить, привести в порядок. Сотворить обычный ритуал: представить, что все идет нормально. Но его перестали бить. Он взвился, вцепился в чьи-то ноги, получил башмаком по носу.
А потом на комнату опустилась тишина. Питер стер с лица кровь и посмотрел. Старый сундук был открыт, в нем стоял заплаканный курносый. И чудо — сборщики не пытались ничего с ним сотворить.
— Что ж ты молчал? — наконец спросил второй. — Ошибочка вышла. Долги твои зачтены на сто тридцать два года и шесть месяцев вперед.
Питер почти взвыл от боли, напряг убегающее сознание и сконцентрировал взгляд: в руках у мальчишки было ожерелье, сплошь из драгоценных камней.
— Заберите уже и проваливайте, — почти по-взрослому бросил тот.
Сборщики подчинились, и пока курносый (оказалось, тоже Джек) помогал Питеру встать, морщился над ушибами и что-то трепал своим несносным языком про веру и про то, что и правда, отдал бы сразу, приводильщик дурацкий, пожалел каких-то там стекляшек, хорошо еще, что он, подмастерье приводильщика, их нашел, Питер не знал, то ли плакать, то ли смеяться.
Ожерелье из драгоценных камней, найденное курносым, с трудом держалось на тонкой некрасивой зеленой нитке.