Тудески трогался. Ехал, сходил с ума. Происходящее не ложилось ни в одну картину, и в канву оно тоже не укладывалось (инспектор Тудески увлекался древнеязами и коллекционировал летучие выражения).

На руках был совсем не марьяжный расклад. По ближайшим от Аении лунам-спутникам — и на двух соседних планетах — зафиксирован всплеск страннейшего рода. Как бы сказать по-человечески (Тудески долго рылся в словарях)… Так выходило, что серия убийств. Насильственное излишнее прекращение существования. Но старое краткое слово «убийство» подходило больше.

Тудески рылся в исторических хрониках, ждал перфокарт, которые можно засунуть в компьютер, долго сверялся, печатал на электрической машинке, рассылал запросы и ждал ответа. Получалось, что цепь убийств, связавших планеты друг с другом, опоясывала весь нынешний уютный мир, и только он, Тадеуш Тудески, распознал паттерн.

Первое прогремело на отдаленном спутнике Галатее (дурацкое название), еще когда курсант Тудески почти пешком под барную стойку ходил, и учился заниматься делами не галактического масштаба — вроде поиска симпатичных чеширок (которых раньше называли странным словом «кошки») или редкими случаями преступлений тяжелого рода, например, похищений. Таковое в карьере Тудески, по правде, было единично, но, тем не менее, вызывало трепет во всех его коллегах. Именно благодаря той истории Тудески и вытребовал свой значок. Случай был совершенно дурацкий. Некий молодой человек нищего социального статуса решил вдруг, что чего-то достоин, и разбил ночью витрину магазина, украл браслет то ли из изумруда, то ли из нефрита, одним словом, зеленый, и подарил девушке. Та походила некоторое время, даром, что замуж выскочила за другого, а потом браслет отыскали и сняли. Почти вместе с рукой, хорошо, что не погорячились. Тудески лично вынимал из петли незадавшегося вора. А девушка, говорят, после музыку слушала все время, какую-то старую, да и сама в итоге писать стала. Атипичное поведение.

А теперь — убийства. Тудески не хотел бы использовать это слово, погиб служебный андроид всего-навсего, но потом… Впрочем, что забегать вперед. В одном из домов общественного блага, как их называли с незапамятных времен чуть ли не Наполеона, произошла несанкционированная утилизация андроида. Все, включая смотрительницу, были в ужасе. Пришел клиент, представился, показал документы (все было подтверждено через перфокарты). А с утра не дозвались Татьяну, андроида, работавшего на общественных началах и помогавшего с разного рода трудностями. Смотрительница поднялась в номер — а у Татьяны… Вся шея разворочена, так что торчат неловкие медные ошметки и провода, а уж живот! И не хватает одного из двух процессоров. Тех, что в животе.

Мистера Уайтчепела, клиента, бросились разыскивать. Случившееся противоречило закону, подобное стоило дорого, а оплата прошла за стандартные разовые услуги. Его так и не нашли, будто и не существовал вовсе, и дело даже не подумали открыть, ну, видано ли такое. Списали на то, будто интеллект второго уровня-Т, именующая себя Татьяной, покончила с собой.

Тудески открыл файл на терминале и посмотрел на интеллект второго уровня-Т. Тогда как раз шло массовое осознание андроидами себя как личностей, и многие не выдерживали напряжения. Тудески не мог понять, о чем это, о чем эти невероятные, захлестывающие эмоции. Вето на них, к счастью, наложили давно, еще в двадцать первом веке, когда ученые доказали, что эмоциональный интеллект — штука губительная и непредсказуемая, что бы ни означала эта формулировка. Но у интеллекта второго уровня-Т эмоции были, и было их много, и интеллекты эти массово сбрасывались из окон прекрасного социального жилья, портили ножами свое внутреннее устройство, даже под летающие кары бросались, доставали кислоту (любой гражданин мог взять кислоту, зачем она ему, кроме достойных целей) и заливали внутрь себя, утилизируясь, как писали, с невероятными мучениями.

Следующий случай прогремел на Иране. Картина была схожей почти до невозможного: андроид, дом общественного блага, вскрытое горло, отверзшийся живот (Тудески знал и такие слова), отсутствие левого процессора. И снова, снова, в тот момент, когда Тудески получал свой значок и искал чешира мэра Джека Хэмстеда, ни один полицейский не заметил нелогичное. Интеллект уровня-Т не может жить без процессора, чтобы вскрыть себе шею, и не может жить с перерезанными шлангами питания, чтобы вытащить из себя процессор.

Тудески заказал своему терминалу крепкого чая и откинулся на спинку кресла. Наверное (слово-то какое, сомнения означает!), никто просто не задумывался о такой возможности. О насильственном умерщвлении несчастных интеллектов-Т. Допустим (а это означает вероятность), потому что уже три века человечество, гордое, великое человечество, не думало об эмоциях. Оно просто — думало, и это получалось логично, правильно, славно (чересчур яркое выражение, но Тудески все-таки имел хобби, и хобби у него было — слова). За последние двести пятьдесят лет преступления случались только в масштабе разбитых детьми окон, дети же не люди вообще до восьми лет, пока не примут общественное благо вперед своего и не откажутся от эмоций; да вот еще чудак какой-то браслет украл. В итоге и девушку довел почти до заключения (если бы оно существовало в природе!), и сам чуть себя не убил (тоже ведь преступление!). Впрочем, быстро выяснилось, что он был нездоровый, и с его геномом фиксация эмоций взаимодействовала плохо. Тридцать четвертая социальная степень, а у девушки, кажется, третья. Но Тудески все равно не мог понять, зачем было разбивать витрины и дарить какие-то непонятные подарки. Вот отрубили бы ей руку согласно старому закону в воровстве, и…

Он снова отвлекся. Остальные семь дел лежали перед ним. С андроидов все только началось. Почти два года назад в самом сердце Аении была жестоко убита молодая девушка, работавшая в таком же доме общественного блага. На этот раз вместо проводов везде была кровь, которой Тудески и не видал никогда, и ее живот — он видел, он смотрел, ровный идеальный живот, — был вскрыт, нет, вспорот, так, чтобы наружу лежали кишки. Тудески, приехавшего на вызов, впервые в жизни вырвало. Разумеется, от нелогичности происходящего. Возможно ли подумать — сделать что-то с человеком, с живым человеком, из-за чего эта жизнь прервется не в девяносто и не в сто лет? Девушке (Тудески не запомнил имени, но запомнил светлые густые волосы, испачканные кровью) было всего двадцать три.

Это, конечно, не вязалось ни с чем ни в чьем представлении, и дело замяли, — так, кажется, говорили раньше. Тудески долго не мог отойти от вида крови, разлитой повсюду, поэтому приостановил свою помолвку, поэтому долго ходил в кабинеты к разным врачам, которые хотели от него ответа на вопрос «почему». Видано ли, человек по собственной воле (очередное ругательное слово) приостанавливает помолвку с девушкой, выбранной ему на века. Вернее, на ближайший век. Дженни не обиделась, но очень быстро помолвилась с лучшим другом Тудески. И это соответствовало норме.

Далее инспектор знал уже обо всем. И о смуглянке Эринии, убитой на первом спутнике, и о рыжей Клэр, и об остальных четверых. Он честно снимался с места и ездил по всем этим вызовам, стараясь уберечь других полицейских от зрелища, испортившего ему жизнь. За два года очередь желающих с ним помолвиться выросла диспропорционально, но он просто не мог. Лучше не становилось.

Тудески знал со второго дела, что здесь что-то не так, что кто-то ворочает такими раскладами, в которые и поверить нельзя. Тудески стал читать книги про убийства, их ему с большим трудом выписывали библиотеки. Он смотрел старые фильмы (по протекции мэра, конечно; все эти имена, начиная с Хичкока и заканчивая Финчером, были под запретом, но мэр тоже хотел разобраться и не ставить под удар славное имя Аении, а потому разрешал инспектору почти все). Тудески никак не мог понять, логикой ли, отсутствием логики, зачем надо было вытворять такое с живыми людьми. Он даже внес в свой лексикон новые слова, потому что помимо недопустимости, помимо неправильности происходящего, было что-то еще. Правильногеномному ему было жалко всех этих молодых женщин, погибающих от руки то ли Джона Смита, то ли Ивана Петрова, то ли, еще хуже, какого-то Фрэнсиса Тамблти.

Ни одно из удостоверений личности не было зарегистрировано как действительное. Тудески сбился с ног в поисках мест, где выдавали подпольные, но так и не смог найти ничего более-менее стоящего. Документы подделывали в последний раз лет пятьдесят назад, и то не в этой планетной системе. Тудески обошел все притоны — они, разумеется, были легализованы, — однако, разная нечисть (богатое слово) хоть и водилась там, но больше, чем запретными препаратами, не баловалась. Тудески слетал на каждый спутник, чтобы удостовериться в этом.

И вот, когда он был на Луне-альфа-зет, посреди ночи, когда он спал здоровым восьмичасовым сном, положенным главному инспектору Аении, в дверь застучали. Он долго не мог понять природы звука, смотрел в потолок, потом сообразил и бросился открывать, как был, в строгом пижамном костюме.

На пороге мялся полицейский в форме, явно местный, а рядом с ним — бледная женщина, вид имевшая нежный, но подрастрепанный.

— Что вам надо, с ума сошли, будить меня в такое время? — подобрал непривычные слова Тудески.

— Там, у нас, — сказала женщина — и вдруг расплакалась.

Тудески знал, что это такое, по фильмам, но прежде никогда не видел. Чтобы из желез около глаза текла самая настоящая влага! Это было немыслимо. Ошалел, судя по всему, и полицейский, потому что молчал и переминался с ноги на ногу.

Оказалось — мальчишка. Оказалось, что во время его, инспектора Тудески, приезда на Луну-альфа-зет, случилось очередное убийство. И не просто девушки, работавшей на общественное благо, а мальчишки. Тудески спешно оделся и поехал на место. Картинка была довольно страшной.

Конечно, в домах общественного блага работали и мальчики, и девочки, и андроиды, и вообще кто угодно. У клиентов были разнообразные вкусы, а воспользоваться правом мог любой. В этот раз правом воспользовался некий Джеймс Сэдлер. Разумеется, зацепка липовая, однако и ее надо проверить. Пока что Тудески стоял над вскрытым трупом глазастого красивого парня с непривычным именем (такое можно услышать скорее через две системы отсюда, этнические азиаты блюли свои границы и свою так называемую Великую стену) и думал, что расставаться с содержимым желудка совершенно нелогично, ведь в нем ничего нет. Почему-то снова хотелось.

Тудески осмотрел место преступления в поисках хотя бы каких-нибудь улик, но, как обычно, остался с носом. С носом оставались они все, подрастеряв методы идентификации, например, по волоскам или отпечаткам пальцев. С другой стороны, Тудески отчего-то был уверен, что этот преступник ничего не оставил, ни намека, ни единого следа.

И вот теперь Тудески сидел дома и читал письмо. Настоящее письмо, написанное, кажется, кровью, и с десятком ошибок. Вместо того, чтобы мчаться в участок и оповещать мэра — случилось непоправимое, сбой в исправлении генома, кто-то родился с очень плохим эмоциональным интеллектом, — Тудески держался за письмо, как за что-то живое.

Вместе с письмом пришла мягкая, кровавая, почти еще живая почка. Во всяком случае, именно так Тудески идентифицировал этот орган.

«Из ада

Дорогой мистар Тадески, сер,

Посылаю вам половину почке которую я забрал у мольчишки и сахранил для вас. Вторую половину я забрал себе, сьел, это было ниплохо. Если жилаете, пришлю вам кровавый нош, который я использовал. Падаждите еще немного.

С уважением

Поймайте мне если сможете, дорогой мистар Тадески».

Почка еще не пахла, хотя скоро должна была начать. Тудески сидел на своем белоснежном (больше нет) ковре и раз за разом перечитывал буквы, слипшиеся в странные, страшные слова.

Вообще-то, в комнате у каждого работника общественного блага была специальная тревожная кнопка. И убивал кто-то дьявольски богатый. Кто мог позволить себе документы и новое лицо при желании. Кого нельзя узнать.

Все это Тудески вынес из романов и фильмов, но, пока не увидел письмо и почку, почему-то не смог сложить два и три и получить четыре (дурацкая поговорка).

Тудески попытался встать с пола, потерпел сокрушительное поражение, у него кружилась голова. Ему было, наверное, дурно от всего, что происходило.

Он все же позвонил своему помощнику, невзирая на часы ночи, и подумал: чего-то не хватает, что помогало всем этим, из фильмов и книг. Потом понял, чего именно не хватает, и пришел в волнение. Не хватало запрещенных препаратов и, как его, алкоголя.

Помощник неожиданно быстро примчался, забрал все в участок, а Тудески решил, что нужно спать и не думать о всяких глупостях.

Часа в четыре он подскочил, словно его опять будили какие-то ненормальные, почувствовал, что по спине течет холодное. Его однокашница, Мэри Келлин, однажды крупно свалилась в социальном статусе, и стала работать в доме общественного блага.

Тудески долго разламывал терминал, чтобы понять в каком — от недостатка сна всего его процессы шли не так, — но все-таки добился названия и даже списка смен.

Очнулся совсем, вызвал служебный кар и понесся по адресу, набирая номер смотрительницы. Набирал долго, услышал, добился того, чтобы Мэри Келлин, указанием высшего органа по планете, сняли со смены. Добился, разоравшись, впервые в жизни повысив голос, и дальше поехал ровно, осторожно даже, не гнал, дождь заливал стекла, поэтому гнать было, как минимум, безрассудно. Как максимум — очень опасно.

Тудески ехал совершенно спокойно. Мэри сняли со смены, значит, все будет хорошо. И не просто хорошо, а отлично.

Совсем невовремя из терминала полез сформированный из всех данных, добытых Тудески, отчет. Инспектор выругался и съехал на обочину. Из терминала ползли пустые узкие листы, на которых раз за разом значилось «ошибка», «ошибка обработки», «ошибка выдачи информации». Наконец, на последнем листе вылезла краткая справка. Тудески дочитал только до имени «Мэри Келлин» и завел машину.

Теперь он мчался, как сумасшедший. Сердце билось в груди явной тахикардией, и это надо было исправить у врача как можно быстрее, но Тудески прогнал эти мысли.

Дом общественного блага «Путь» светил сиреневой вывеской даже сквозь дождь. Тудески выскочил из кара и побежал через дорогу, не осматриваясь. Он понял все, что нужно было понять. И он точно знал, что не может опоздать, как опаздывали все те его лучшие друзья из прошлого.

Тудески почти снес с петель входную дверь. Тудески ворвался внутрь. Молодая девочка-приемщица сидела, опустив голову на руки, и в затылке у нее зияло кровавое отверстие. На стене за ней было красное пятно. Тудески попытался посмотреть журнал, но пальцы не слушались, выдавая опечатку за опечаткой. Тогда он взбежал по белым ступенькам и стал открывать дверь за дверью. Там были мертвые тела. Весь чертов бордель — мертвых тел.

На третьем этаже Тудески сломался и просто заглядывал внутрь, пока наконец не увидел человека, сидящего с зажженной сигаретой в кресле.

Тудески вошел, зная, что за человеком — труп Мэри. Он действительно был там. Такой же, как предыдущие.

— Тадеуш, ты слишком долго думал, — сказал мэр.

— Я… я…

— Ты, ты, Тадеуш. Неужели так трудно было сопоставить, что Мэри станет моей жертвой?

Тудески замотал головой. Он даже не представлял, что именно пошло не так. И уж точно никак не мог подумать на мэра, его оплот и поддержку.

— Тадеуш, у нас есть пара вариантов, — сказал мэр. — Мы избавили тебя от хренова блока, того, что ставят детям. Давай ты скажешь «спасибо» и не будешь винить нас за эту маленькую постановку? Поверь, мир широк, и только ты оказался достоин того, чтобы перестать играть в робота без лишнего смысла. Перешагни через это. Присоединяйся к нам, мы неплохо проводим время.

До Тудески доходило еще несколько секунд. Все эти жертвы были ради того, чтобы поиграть в Джека Потрошителя.

— И даже не думай делать глупости. Ты — свободен. Понимаешь, свободен? Мы ищем таких людей, как ты.

Тудески медленно вдыхал горький, неприятный воздух.

На кровати лежала мертвая Мэри.

У Тудески не было оружия, не положено.

У Тудески была свобода чувствовать.

Тудески бросился вперед.

Ради общественно…