ГлавнаяПроизведенияРассказы → Время, назад!
Время, назад!
Сборник рассказов разных лет, объединенных темами социума, вероятностей, будущего и, конечно, чувств.

Содержание

Бабочка
Что делает человека человеком и возможно ли по-настоящему вернуться с той стороны?

Рассказ, написанный в августе 2016 года на тему «Воскресение из мертвых».
Скачайте pdf, fb2, epub, mobi.
Красавица Ленн умела колдовать. Она умела это делать лучше всех в окрестных деревнях, за чужими весями и даже, верно, лучше, чем кто-либо в городе. Злые языки поговаривали, что Ленн давно продала душу, но практическая сметка всегда побеждала, и к Ленн бежали справа, слева и сбоку, особенно, конечно, с детьми. Она принимала всех, была ласкова, поправляла лохматые головы перед тем, как пошептать что-то свое и провести ладонью по раздувшейся щеке или горячему лбу. Ее гости свято хранили тайну излечения, говорили, что не в силах понять и оценить, что колдовство — как есть, в чистом виде, прикосновение лечит, а не жалит, что все дело в ее волшебных руках.

Ленн улыбалась даже дуракам, которые приходили с придуманными хворями, но в обиду себя не давала, да и все деревни окрест не позволили бы ее обидеть. Ведьма, не ведьма, а век на дворе стоял просвещенный, двадцать второй, и целителями никто разбрасывался. Поэтому Ленн жила в справном коттедже на отшибе, и кто-то даже сделал ей систему охраны. Поднял с нуля, и она, рассказывают, долго смеялась и смотрела на смельчака глазами цвета голубого льна. Выключила все, видано, слыхано, чтобы тратить столько электричества на один дом. Против своего одиночества тоже не пошла, хоть и были у нее женихи, нечасто, но находились.

Никто не знал, когда Ленн появилась у них впервые. Говорят, пришла в лохмотьях, злая, израненная, со страшной раной на лбу. Впрочем, кому какое дело. Случилось это столько лет назад, что сосчитать никто не брался и не собирался даже пытаться, да и врали, поди, только чтобы удивить. О ком рассказывать сказки, если не о Ленн?

Красавица Ленн умела колдовать, жила в кирпичном коттедже на отшибе, за ней никто не гонялся, у нее не было врагов, только друзей — все поселки окрест. Но однажды к ней в ворота постучался старик с белыми волосами, и она не смогла его вылечить. Отказала от дверей, чего никогда не случалось, а он поселился в хотеле, который держала Ана, и просто стал жить, постепенно врастая в их быт, как случалось со всеми пришедшими.

* * *
Элана поморщилась и стала осторожно доставать из кобуры пистолет. Дело было не то чтобы приятное, да и не самое верное, но она работала против Корпорации и на себя, а значит, приходилось выживать. Она поднесла пальцы к виску, выбрала номер Поля, нажала на «вызов». В конце концов, если ее вдруг убьют, пускай побудет свидетелем и порадуется.

Шаги слышались сначала призрачной поступью, и у Эланы по спине тек ручьями пот; потом перешли во что-то весомое, почти нарисовались человеком. Элана положила палец на спусковой крючок и помолилась паре богов, ровно той, которых считала приличными в жизни и смерти. В этот момент Поль наконец-то ответил, сигнал шел ей прямо в ухо, но Элана считала мгновения, глубоко дышала, прижималась спиной к перегородке письменного стола.

Шаги замерли, и Поль в трубке затих совершенно перфектно, терция в терцию, будто знал, что с ней что-то не так, будто чувствовал, что что-то может случиться. Дышал едва слышно, бросил свои глупости с криками «Элана, Элана!» — и просто молчал.

«Слушай, как я умираю,» — злорадно подумала она.

И тут шаги двинулись дальше, мимо ее тайника, прошли, не останавливаясь, секунду будто повисели около соседней комнаты, офиса господина первого директора чего-то там и пошли дальше.

Элана высунула нос из-за стола, проползла до двери, убедилась в том, что шаги далеко за углом — ошиблись в направлении, идиоты эдакие — и рванула. Так она не бегала ни разу в жизни. По возможности без шума, но быстрее ветра, не касаясь пола.

Вылетела на лестничную клетку, прижимая к груди флешку, почти потерянную по дороге, побежала по лестнице вниз, пролетая десяток ступеней за раз, хорошо, что рост позволял. Поль наконец-то рискнул спросить в ухе что-то про окей, и Элана выдала матерную тираду, почти беззвучную, но отвратительно злую.

Выбегая на улицу и запрыгивая в ближайшее такси, она подумала, что черный капюшон, наверное, не помешает камерам слежения, но на данный момент ей было абсолютно, непридуманно все равно.

* * *
Со старика сыпался песок. Он был вполне обаятельным дедом, соображал по электричеству, управлению машинами и вообще — соображал. В поселке поэтому прижился сразу. Народ, впрочем, долго гадал, откуда он — под сотню же — знает их красавицу Ленн, которой было около сорока. Выглядела она, впрочем, лет на двадцать пять, только вот хорошенькому мальчишке четы Булгаровых, которого она спасла при родах, уже минуло пятнадцать.

Старик не мог ее знать физически. Зато старик знал другое. Старик знал то, что ей не могло присниться в самом страшном сне. Старик пережил войну. Ту самую, последнюю, которой никто не догадался придумать ни имени, ни названия. Даже сосчитать количество часов, которое она шла, никто не сумел. От расспросов старик вежливо, а иногда и сердито, отказывался, уходил в сторону, мрачнел и двигался помогать кому-нибудь по хозяйству — или к Ане в хотел, пить.

Пил он многовато, и об этом знали все, потому что все знали обо всём, такова уж была традиция. Однажды напился до того, что напугал целую группу детворы рассказом. Мол, когда началась война, он потерял какого-то друга, самого лучшего, самого дорогого, чувствовал, как тот забывает о нем навсегда, а сам был где-то далеко-далеко, на возвышенности. Забрался на плато пешком, задрал голову — а воздух чертит огненный дождь, падает, быстрее ветра, быстрее мысли, потому что понять, что делается, старик не успевал. Он проникся и достал комм, только когда внизу под ним, чуть восточнее, чуть южнее, расцвел первый огненный цветок, и все озарилось. Но связь уже не работала, поэтому старик упал на колени и попросил господа, чтобы это было галлюцинацией. Когда над его страной, над его областью, расцвел третий — а он считал их все, которые видел — пришлось встать и просто смотреть. Четвертый, пятый, шестой, собаки, женщины, дети. Седьмой, восьмой, девятый, мать, друг, любимая девушка. Десятый, одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый, четырнадцатый, пятнадцатый. Его народ, страна, люди.

После такого, конечно, детей к старику не пускали еще недели две, а бабы шептались, что лучше бы он помер, чем такое рассказывать, потому что не хватало, не приведи никто, излечит его Ленн, а он будет дальше жить и ужасы вспоминать. Впрочем, историю замяли сами ребята, которым было интересно про войну, а особенно — про то, как человечество до такого дошло. Ведь красавица Ленн в их школе (о, у них была замечательная школа, лучшая на много километров, даже лучше, чем в городе) вела специальный урок о нравственных выборах, куда пускали и взрослых. И представить такое было просто невозможно, она рассказывала о добрых людях и хороших поступках, какая уж там война. Со старика сыпался песок, и он мог слишком много для своих лет. Никто не знал, что ему нужно, зачем он пришел, но с ним ужились. Все его истории противоречили тому, что говорила Ленн. Он не сердился, когда ему указывали на это несоответствие, он вспоминал фразы и поступки из прошлой жизни, и в конце концов, в школе сделали урок и для него.

Иногда они встречались в коридоре кирпичного здания, старик и Ленн, такие непохожие, два разных мира. Первое время он смотрел на нее, потом перестал, а она иногда провожала его задумчивым взглядом, и все, особенно пятнадцатилетки, гадали, что же это значит.

* * *
— Да твою мать об колено! — не совсем понятно выругался Поль.

Вообще, его, конечно, звали Пашкой, но так вот почему-то повелось, и Элане пришлось с этим смириться, у нее самой-то имя было дурацкое, память о глупых родителях, которые почему-то решили, что звучит красиво и хорошо.

Она молча вытирала ободранный локоть. Больше всего на свете Элане хотелось запрыгнуть в душ и не вылезать оттуда никогда, но вместо этого она подошла к окну, посмотрела на раскинувшееся море огней с высоты птичьего полета (восемьдесят третий этаж — не шутки все-таки), сделала глубокий вдох и попросила:

— Дай мне выпить.

— Самоубийца, — выплюнул Поль, но, судя по звукам шагов, все-таки отправился к бару их маленького большого агентства.

— А что мне оставалось делать? — спросила она устало.

Тупо уставилась на салфетку, заляпанную кровью.

Пятно было причудливое, напоминало бабочку, хотя бабочек Элана последний раз видела лет тридцать назад.

— Что угодно, — зло отозвался Поль откуда-то из-за спины, и она даже не стала всматриваться в отражение. — Что угодно, но не лезть в самую большую корпорацию в мире под видом...

Элана развернулась — наверное, слишком резко.

— У меня был законный вид. У нас законное агентство, мы имеем право знать, когда полиция особо не суетится.

— Мы с тобой заигрались в старинные фильмы, Лан, — прошипел Поль, но бокал с красным подал почти мягко.

Элана ожидала — вином в лицо, в подобной ситуации она бы облила Поля с ног до головы. Возможно, утопила бы в ванне.

— У нас законное агентство, — процедила она упрямо, губя из бокала и мгновенно ненавидя чертово мерло.

Он отомстил ей в мелочи, подал нелюбимое вино и нелюбимый сорт винограда.

— Сколько законов ты нарушила, копируя информацию с их сервера? — воскликнул он. — Почему мы до сих пор сидим здесь, а не спасаемся в бегах?

— Ну, наверное, потому, — произнесла она, допивая бокал в один размашистый вздох, надеясь, что он поможет ей забыть; пускай на очень короткое время, но вернет в привычный ритм жизни, — что я залила всю информацию в первый попавшийся терминал, и она весит в сети, ломая сервера и счетчики посещений. Наверное, поэтому. Я еще очень крупно написала наши имена сверху. Может, засудят, но не убьют. Хотя бы так, Поль. Хотя бы так.

Он сел на краешек стола и взъерошил волосы. Моложе её на два года, лучший друг во всем и навсегда, а тут... Было же какое-то старое поверие, не работать с близкими. У них получалось хорошо — находить изменяющих мужей, наркоманящих по притонам и подам детей, даже вытаскивать получалось неплохо. Просто они с Полем однажды встретились и не расставались, а их специальностью на двоих оказалось решение человеческих проблем любого масштаба. Даже психолога не нанимали, и конкуренты их ненавидели люто и безгранично. Наркотики — лишь половина беды двадцать первого века, поды — вторая, куда более страшная. В виртуальной реальности можно все, можно быть богом, можно — дьяволом, и первые поды смели внутрь достаточно большую часть подростков, особенно тех, что с деньгами. На подах с системой жизнеобеспечения Поль с Эланой и зарабатывали. Они каким-то образом умудрялись уговорить ухожденцев сначала в виртуале, а потом в реальной жизни. Кошек, впрочем, тоже разыскивали. Хотя больше покупали таких же по расцветке и со схожим характером, все заводчики Москвы были их бизнес-партнерами.

— Зачем ты это сделала? — спросил Поль отчаянно.

Элана протянула бокал за добавкой, попросила глазами и облизнула губы. На Поля ее штучки не действовали, он вообще ее привлекательной не считал. Зато отношения были нормальные, человеческие.

— Детка, — отозвалась она немного пьяно, все же полный бокал — это полбутылки, — мы решили не брать это дело. Детка, это так глупо, мы сами решили не брать дело об умершем ребенке.

Поль долил бутылку противного мерло и нахмурился. Они отказали одной очень влиятельной женщине, они облились крокодиловыми слезами и решили не браться. Это была чистая правда. А потом... потом Элане встряло в голову, что Поль испугался за нее, вся Москва стала ей меньше самой мелкой монетки, и она просто пошла разведать обстановку.

* * *
Красавица Ленн иногда провожала старика долгим взглядом, но никто не знал, что же это значит. По поселку ползли слухи, что она не лечит его специально, и сразу были забыты его рассказы, бабы засудачили, что Ленн не такая святая, какой кажется, предали остракизму, а потом простили. Стариком больше, стариком меньше, а Ленн и пшеницу от хвори спасает, так что бог с ним. Или черт.

Случай был, когда мальчишка, пострел Булгаровых, прибежал и на всю харчевню спросил у Ленн, почему она не хочет лечить доброго и хорошего деда. Его так сразу нарекли, а про имя как-то забыли, но он не был против, он был хорошим стариком, а рассказ всего однажды и случился.

Васька растопырился посреди зала и стал разражаться трагедией на тему того, что дед хороший, а Ленн плохая, да и пускай она лечила его друзей, но деду-то нужней и важней, и дед для них всех важней и нужней, важней её самой, Ленн. И тогда впервые она не улыбнулась ласково, не нашла нужных слов — посмотрела серьезно, поднялась и ушла. Забыв про давний ритуал — она всегда спрашивала, сколько должна, а хозяин, Петр, отвечал, что нисколечко, это была их любимая шутка, заговор на удачу.

После этого красавицу Ленн дважды не видели в школе, зато кто-то сказал, что она взяла машину и поехала к радиоактивным развалинам Москвы. Блажили, конечно. Красавица Ленн была умная и умирать не хотела.

* * *
Элану встретил гул. Болела голова, и мысли с большим трудом концентрировались в огромном пустом пространстве. Это было что-то странное, новое, но она даже глаза открыть не могла. Возможно, похмелье? Возможно, ночь с Полем? Потом пришла одна мысль, за ней вторая, явились воспоминания, наконец-то настоящие, не заштрихованные болью.

Пришла сцена.

Они с Полем сидят на своем восемьдесят третьем этаже, законники, лицензиаты, когда к ним вдруг без стука является Ирина Сергеева, первый директор Корпорации, всемогущего бога, живущего и дающего жить на территории России.

Элана прекрасно помнила свои эмоции, это были удивление, страх, омерзение и затаенная надежда. Именно в таком порядке. Сергеева занималась вопросами сотрудничества с другими корпорациями и государствами, если таковые еще имелись в обозримом пространстве, так что вряд ли она, железная женщина с экранов, перечеркнутых триколором, лично пришла их закрывать.

Элана почему-то все еще не могла разомкнуть глаз, но картинка получилась ярче не придумаешь: Сергеева вошла внутрь, села на краешек дивана и спросила, прослушивает ли их Корпорация. Глупый Поль стал возмущаться, а Элана пожала плечами и сказала, что не такого полета они птицы, но первому директору следовало бы знать, насколько просто сейчас обрабатывается вся информация, так что сам факт ее прихода...

И тогда Сергеева зачастила, и тогда у Эланы странно ухнуло сердце, это она тоже прекрасно помнила, только как-то отстраненно. У Сергеевой недавно умер ребенок — от системной болезни, и страна горевала вместе с ней, но вроде бы и из потери все вышли гораздо победителями. Впрочем, это оказалось красивым враньем, и Сергеева почти погибла сама, несмотря на сплоченность нации, несмотря на поддержку мужа. И тогда к ней, будто в шутку, подошли двое, в здании самой Корпорации, и предложили эксперимент. Технология не была отлажена, но как же не помочь страдающей матери. Они сказали, что пересадят сознание Димы в новенького андроида.

Тут Элану дернуло, и она открыла глаза. Конечно, она лежала. На больницу не смахивало, но рядом стоял Поль, а значит, значит, все было в порядке. На Поле не было лица, пульс частил под сто девяносто, а еще температура не укладывалась в норму. Элана почти спросила себя, что происходит, но тут Поль бросился ее поднимать и обнимать, и она забыла обо всем, даже о своем бойфренде Мишке.

* * *
Со старика сыпался песок. В какой-то момент поговорка превратилась в реальность, так что он с трудом приходил на уроки и часто молчал о чем-то своем, может быть, страшном, как то начало войны, может быть, просто грустном. Дети все равно его очень любили, а Васька регулярно бегал просить Ленн подарить деду немного времени. Ленн не сдавалась.

Но один урок оказался особенным. Старик пришел в класс, поздоровался и сказал, что хочет поведать всем этическую сказку. Под конец с открытыми ртами сидели даже два взрослых лба, забредших на огонек от нечего делать.

— Представьте, — сказал старик, — такое будущее, где вы можете умереть, но ваша личность будет записана на носитель информации, и вы останетесь с родными и близкими в виде робота.

— Механизма? — несмело уточнил Васька.

— Абсолютно такого же, как ты или я. Да, с деталями внутри, но ведь все мы состоим из деталей. Просто у него будут механические, а у тебя — сплошная биология. Но личность, воспитание, даже эмоции... все останется тем же. Авария, несчастный случай, и вот вы одни. Отказались бы попробовать?

Ребята загудели, стали уточнять, каким образом робот получал личность, а потом в дверях появилась Ленн, одетая в простое белое платье, и сказала вдруг ни с чего, будто слушала всю сказку от начала и до конца:

— За ребенка этот вопрос должны были решать родители. А взрослый свою судьбу — увы, сам.

— Мертвый, холодный взрослый, Лан? — спросил старик резко, и Ленн посмотрела на него нахмуренно.

— Понимаете, дети и взрослые, — сказала она, так и не заходя в класс. — В то время было поколение, совсем маленьких, которых чиповали при рождении. Все их воспоминания и эмоции писались сразу на тот самый носитель информации. И если, допустим, — она прервалась и неуверенно посмотрела куда-то перед собой, — если, допустим, безутешная мать решалась на такой эксперимент, на выходе она получала мальчишку, не понявшего, что с ним случилось. Он, знаете... — тут Ленн совсем прервалась, будто слова порастеряла, а такого с ней не случалось никогда, — остался человеком, вырос даже, успел и минимизировал... словом, он погиб, спасая нас всех.

— Так это всё по-настоящему? — разинул от удивления рот Васька.

— Это все было слишком давно, чтобы по-настоящему, — сказала Ленн. — Но вы представьте другую ситуацию. Взрослый нечипованный человек оказывается...

* * *
Элана истерически ревела у дверей их бывшего агентства. Поль согласился на все, чтобы спасти ее от смерти: отдать фирму, подписать несколько десятков соглашений, а также продвигать ее как одну из успешных моделей.

Моделей человека.

Элану застрелили на пороге собственной квартиры. Почти наверняка — Корпорация, не терпевшая выдачи секретов, но официально повесили на незадачливых грабителей. Информация по пересадке чипа в готового андроида лежала во всех доступных источниках только благодаря Элане и тому, что ей все-таки стало жалко Сергееву. Ирония заключалась в том, что Корпорации понадобилась готовая счастливая модель человека, чтобы прикрыться и минимизировать потерь. Простой маркетинг. Не брать же в расчет ребенка, Димку, а вот ее, Элану, вполне можно было взять.

Только у Эланы не было чипа, ей все-таки стукнуло за тридцать. Ее эмоции никуда не писали, их нельзя было эмулировать, ее всю собрали по кускам лишь потому, что Поль дал добро. И Элана прекрасно видела, откуда собрана, какая кропотливая работа проделана. Она даже и ревела вроде бы вполне естественно, размазывала слезы по щекам, била кулаком по колену, но где-то между смыслами и буквами скользила пустота. Она не чувствовала её, если не концентрировалась, но потом все-таки проваливалась в маленькие трещины тут и там, в леденящий холод несуществования.

Ее собирали из детских записей, хранившихся у родителей. Из видеороликов одноклассников. Из официальных съемок на церемониях окончания и поступления. Из комментариев в социальных сетях, её собственных — и касающихся её. Из съемок камер наблюдения. Из любой остаточной информацией. Нашли секретный дневник на лучшем сервере секретных дневников и очень многое слили оттуда. Она оказалась права, терабайты данных обрабатывалась мгновенно, но не помыслить же, что придется испытать это на своей искусственной шкуре.

Она как бы знала о себе все. А то, чего не было нигде, она чудесным образом достраивала благодаря мощному процессору (его отладили в итоге так, как она попросила, на уровне прежних замеров уровня интеллекта), и этого хватало, чтобы придумывать звезды, другие планеты, мечтать о чем-то. Только вот раз-два-пусто-мимо-нет, да мелькала лакуна между мыслями и эмоциями.

Она заметила Пашке, что стала чудовищем Франкенштейна, слепленным из того, что другие посчитали ею, а Пашка вдруг расплакался и сказал, что не смог. И что они сделали все наилучшим образом, потому что он ходил к сотне, нет, пяти сотням людей, просил поделиться даже мыслеобразами, только чтобы сделать это получше, только чтобы она осталась собой.

Пальцы сгибались без механических присвистов, и успокоить Пашку оказалось довольно просто. Элана не знала, была ли молодцом она — или та, предыдущая, живая женщина. А потом ей разонравилось имя.

* * *
— Всякий нечипованный человек оказывался в тот момент, когда мы пустили волну... то есть когда волна была пущена, в страшном положении, — проговорила красавица Ленн и наконец вошла в класс.

Дети провожали ее глазами, а старик сгорбился на уголке письменного стола, спрятал лицо в руках и вдруг стал похож на молодого, и это показалось чудом. Ленн подошла к столу, умостилась на другом краю, стройная, красивая, прямая.

— Вы понимаете, что такое социальные сети... я не буду вдаваться в подробности. Желание людей иметь своих родственников живыми, нежелание отпускать породили ужасные последствия. Старики... их даже почти не было онлайн, поэтому их дети получали не личность, а куклу.

— Куклу? — ужаснулся Васька, один на притихший класс.

— Конечно, — улыбнулась Ленн. — Они ленились и загружали в программу только свои воспоминания, обычно — хорошие. Получался идеальный робот, то, каким они видели человека, а не каким он был на самом деле.

— Дураки, — тихо проговорил старик, и Ленн бросила на него обжигающий взгляд.

— Дураков оказалось довольно. Наверное, про Воскресение два ноль здесь никто не слышал, я не хотела про него рассказывать никогда, но раз уж нас посетил Павел Александрович...

— Ленн, почему вы его не лечите? — выпалил Васька, и она посмотрела на него добро и успокаивающе.

— Так вот. Тем оказалось все равно. А дети, погибшие чипованные дети, так и не узнали, что они андроиды. Один даже... я рассказала уже. Он принял управление государством на себя, и ядерных ударов оказалось гораздо меньше, чем могло бы. Хуже всего пришлось...

— Тем, кого близкие собирали по частям из всякого сора, пытаясь воссоздать личность, — перебил вдруг старик, и дети ахнули.

— Записи, дневники, в дело шло все. Никто не думал, что одна маленькая утечка приведет к этому. Конечно, технология была баснословно дорогая, андроидов в итоге получилось не так много. Но я доподлинно знаю, что ядерные ракеты пустил один из тех, кого воссоздавали. Просто кто-то нашел в себе силы, чтобы не думать о черной пустоте между чужими воспоминаниями и газетными вырезками, а кто-то не сумел. — Ленн развела руками.

— А я не лечиться пришел, — сказал вдруг старик. — Я пришел посмотреть на нее. Я очень долго ходил, и я все-таки дошел. Не думал, что она уцелела, но все же...

— Тебя простил твой бог, Паш, — сказала Ленн, и класс вдруг как-то резко опустел, будто ветром всех сдуло.

* * *
— Придумай новую личность, — резко заявил Пашка, потрясая бокалом вина. — Я ни в чем не виноват.

Они торчали на Валдайской возвышенности которые сутки, просто потому, что Ленн — теперь ее звали так — не справлялась. Ей не помогало ни новое тело, ни бойфренд, отнесшийся к ней как к упырю, ей больше не помогало ничего. Даже вино — она могла выпить, но на нее не действовало. И сон включался кнопкой, ее покинула обычная тревога, обычная бессонница, о которой она откуда-то знала, обычный мириад мыслей. Она была непонятно кем, она была монстром.

— Пошел ты, просто пошел, пошел, пошел, пошел! — взорвалась Ленн и тут же вспомнила, что не говорит новых слов, а воспроизводит те, что однажды говорила Пашке напившись.

Пашка смотрел на закатывающееся солнце и явно не воспринимал ее ругательства всерьез.

— Сотвори себя с нуля. Тебе можно, тебе теперь можно все, ты это понимаешь?

Ленн пнула колесо машины.

— Понимаю. Тебе просто говорить, мой хороший, просто рассуждать о том, что я могу и понимаю. Я хочу быть мертвой; я хочу быть в земле.

Пашка, казалось, не слушал:

— Ты — новое, ты вечная, ты не как мы.

— Да я... я убить бы тебя хотела! — вдруг криво выдала Ленн.

И Пашка посмотрел на нее ужасающе трезвыми глазами, а потом вдруг сказал:

— Ты же знаешь, что я не мог не рискнуть. Ты же знаешь, что я принял это решение и несу за него ответственность. Не общайся со мной, делай что угодно, но мой бог меня простит, Лан, мой бог меня простит. Потому что он верит в то же, во что верил я. Нельзя давать тебе лежать в земле, ты должна по ней ходить.

И тогда Ленн пошла.

Она шла уже довольно долго (Пашка не стал догонять), когда на землю полетели первые ядерные заряды, расцветая и оглушая, а еще смертельно пугая. Рой почти привычных наноботов быстро убрал весь вред, что мог, только лоб разодрало чем-то до стального черепа, и она развернулась, ища укрытие.

* * *
Дети топтались около здания школы, самые старшие, пятнадцатилетки, почему-то держались за руки, а девчонки зачем-то даже плакали. Васька совершенно не понимал, что происходит, а эти занозы делали вид, что во всем разобрались лучше него. Бесило.

Минута текла за минутой, медленно, и все ждали чего-то, может, появления того самого бога, о котором сказала Ленн.

Но потом из здания школы вышла она. Обычная, соломенные пряди, голубые глаза. А за ней шел — нет, не старик, за ней шел молодой мужчина в костюме старика. Прямой, высоченный, с острым взглядом.

Они остановились, увидев детей. Он обнял ее за плечи, а она склонила лицо ему на грудь.

Девчонки взвизгнули. Красавица Ленн умела колдовать. Она умела это делать лучше всех в окрестных деревнях, за чужими весями и даже, верно, лучше, чем кто-либо в городе.


Овца и лев
Антиутопия о борьбе полов — во всех смыслах.
Скачайте pdf, fb2, epub, mobi.
Я сбегала по лестнице, спасаясь от неудачного дня. На каждом пролете окна показывали одну и ту же информацию: на улице было хорошо. Преподаватели, особенно постарше, все время смеялись — зачем читать прогноз погоды, если можно посмотреть сквозь стекло и увидеть все самому. В чем-то они, конечно, были правы.

Непришедший лифт украл у меня минуты четыре, а Джо и Кит очень не любили, когда я опаздывала. Овца, что с меня взять. А они — два льва, да еще из хороших семей. Чуть было не схватившись за лоб, я промахнулась мимо ступеньки и полпролета ехала на спине. У фортуны были свои виды на мой побег. Отдышавшись, я встала на ноги. Кажется, жива. На ближайшем окне мигал красный восклицательный знак. Важные новости — для меня лично? Наплевав на опоздание и стараясь не думать о том, что эти два монстра пунктуальности теперь точно меня сожрут, я прикоснулась к стеклу. Текст развернулся. Я ойкнула и поправила очки. Нет, в самом деле?

«Сенат принял решение о том, что гендерный статус ирревокабелен в течение всей жизни».

Закрыв страницу, я пробежалась пальцами по глади стекла, пытаясь найти опровержение. Глупое занятие, ведь моя сеть могла предложить информацию только из Центринформага, но черт возьми! Черт возьми!

Опоздание отошло на второй план. Я уселась на ступеньку и уставилась в пол. Дело всей жизни стремительно летело под откос. Я три года пыталась доказать, что гендерный статус, настоящий пол, да как его ни назови, не абсолют, что он лабилен, может меняться в течение жизни и даже быть подделанным. Мне хоть защититься-то дадут? Я раздраженно пнула кадку с цветами. Та завалилась набок и медленно покатилась — навстречу поднимающейся Дженевин Барнс, симпатичной овце, которая была одним из моих подопытных кроликов. Дженевин поставила цветы на место, поздоровалась и пошла дальше. Уверенная, непоколебимая, вполне себе мачо, как любили говорить раньше. Субъект Б, показатели психики которого за последние пять лет изменились настолько, что по-хорошему надо было менять и гендерный статус.

Я тяжело вздохнула, потерла глаза, поднялась на ноги и пошла вниз. Джо и Кит точно голову снимут. Радует, что на этот раз у меня хоть оправдание нормальное. Привет, друзья, а я вот точно не знаю, на что потратила Оксфордский грант и последние несколько лет. Думала, что на дело. Сенат сказал, что на воздух. Что мне передать Оксфорду? Вы у меня политологи, львы, придумайте ответ минуты за полторы. От последней мысли я чуть не полетела с лестницы во второй раз. В груди закипало что-то незнакомое и, похоже, не особо характерное для овец. Разве только — для овец, рожденных в инкубаторе. Но Джо! Чертова Джо, которую я теперь даже в шутку не могла именовать во львином роде. С четырнадцати притворяется овцой, избалованное создание, а я тут давай пиши диссертацию, доказывай, что она лев, что у нас разный гендерный статус, что мы можем заключить союз. Не то чтобы ей это было надо... Миловидная овечка из богатой семьи — львов вокруг хоть отбавляй. Хорошо, их Кит отпугивает. Стопроцентное львище, грива до земли свисает. Волочился бы за Джо, наверное, но... Но знает же сам, что она лев, просто валяет дурака. А гомогендерные связи у нас неприняты. Раз уж вывели понятие настоящего, психологического пола, какой смысл в гомогендерности. И так биологически гетерогендерных пар достаточно мало.

Мы с Джо оказались бы таковой, если бы... Если бы не чертов закон. Я выхватила из кармана коммуникатор, с намерением дозвониться до Кита (Джо все равно брал через раз), толкнула входную дверь — и тут меня почти снес с ног престарелый львина Маккейт вместе с оравой своих псов. Ком погиб где-то под третьей парой лап.

Готовая ругаться в голос — вообще, по полу не положено, но сегодня, видно, можно все — я побежала к зданию стоянки. Только бы не расклеиться совсем, только бы не расклеиться, только бы доехать до Джо и Кита, а там все вместе что-нибудь придумаем. Неразлучная троица друзей, два льва и овца, Джо, Кит и Эл, гроза школы, гроза колледжа, гроза университета. В какой-то момент Джо перетипировали в овцы, но наших отношений это не изменило. На людях он вел себя по-другому, но я же видела, что все осталось, как было. Они продолжали помогать слабенькой Эл, тащить ее на себе. Два льва из богатых семей и одна маленькая инкубаторская овечка.

Лифт не работал и в здании стоянки, но тут мне надо было спуститься всего на два уровня. Подходя к своему симпатичному автомобильчику, я вспомнила, что у Джо кто-то был в Сенате, и раз она (черт, как теперь правильно-то?) нормально отнеслась к тому, что вся моя докторская строилась вокруг нее, явной ошибки Государственного гендерного аппарата, ну, покричала, конечно, для проформы, то, наверное, и с этой бедой поможет? Нет, все-таки Джо — лев, ну зачем я все эти годы зубрила, разбиралась, говорила со спорными случаями? Признаки гендера налицо: сильная, лидер, психически устойчивая и даже чересчур ригидная, не склонна искать компромиссов... Ну и так далее, и тому подобное, еще десять страниц моей докторской.

Я села за руль и поправила зеркало заднего вида. Поверхность немедленно выдала список предупреждений, а потом — текущие новости. Дрожащими пальцами я пролистала то, что было. Кроме меня, кажется, новость о неотзываемости гендерного статуса не заметил никто. Мир страдал от демографического кризиса, и игрища с гендером в продвинутых США что-то значили только для моей чертовой докторской — и для меня лично.

Захотелось разреветься. Родилась в инкубаторе, черт, никто же не виноват, правда? Джо и Кит, разумеется, в семьях, враждующих политических кланах. Но это редкость, большинство — таких, как я. Норма — появиться на свет в инкубаторе. Норма — получить среднее усеченное образование и спокойно просиживать дни в офисе, не делая ровным счетом ничего. Все равно благ хватало. Норма — быть одиночкой: индивидуализм превыше всего. Но вот меня какого-то черта тянуло к знаниям. Я какого-то черта проводила дни в библиотеках. Мысли роились, побери их по матери. В смысле, по родителю-овце. В школе подружилась с этими двумя. Потом — успех, поступила в Йель. Тут, не иначе, Кит помог, даже со всеми моими оценками Йель светил только им двоим. Промежуточный статус Джо показался мне шуткой (ну, не разобрались, бывает, важно только то, что скажут на финальном тестировании). А потом, в двадцать один мы все вышли из здания ГГА с заключениями. Какие вопросы насчет меня и Кита? Да нас в союз прочили как раз с промежутков (не то чтобы кому-то нужны были эти союзы, такое насилие над личностью — жизнь бок о бок с другим человеком). Лев и овца, проводят время вместе — не пора ли что-то там да со свадебкой? А мне нравился Джо, все в нем было львиным, настоящим, дерзким. И тут финальный статус: овца! Я чуть в обморок не упала. Кит начал ржать и хватать меня за коленки. К Джо с тех пор так ни разу и не притронулся. Знает же, что лев! И только плечами пожимает.

Я задала маршрут, нажала на педаль, и машина поехала. Хоть с Китовым подарком на день рождения все было в порядке. Достал какую-то усовершенствованную модель. Везет, когда семья — владелец всех крупных концернов. Пробок вроде бы не планировалось, маршрут прокладывался отличный, опаздывала я всего на семнадцать минут. По идее, можно было попробовать построить глазки Киту, чтобы простил. Да и вообще, ну какого такого я должна была играть по правилам? Загородный дом Кита, к чему спешить? А главное — куда теперь спешить?

Сердце непривычно затянуло. Я все время откладывала признание Джо на потом (вдруг подумает не то?). Но на финалке же должны были сказать очевидное. Не сказали. После я ходила как в воду опущенная. К счастью, догадалась поднять все случаи смены гендерного статуса. И поняла, что могу доказать неправильность заключения ГГА. Подала запрос в Оксфорд. Европу лихорадило от смены гендерных политик, и тогда они подумывали о принятии Доктрины настоящего пола. Оксфорд с радостью выделил деньги под исследования, а я, сама не зная как, оказалась в числе ученых с блестящим будущим, ездящих по всяким конференциям, а также — вот это был номер! — пользующихся большим спросом у юристов, занимавшихся вопросами смены гендерного статуса. Появились деньги, и я впервые в жизни стала платить за себя в дорогущих барах, где раньше рассчитывались Кит и Джо.

И вот теперь — защита на днях. Текст речи написан. Текст признания написан и переписан. Понимаешь, дорогой Джо, я не больная, я здоровая, ну да, привязываться к другому человеку и желать заключить с ним союз — это странно, да и лев такими вещами занимается, но раз уж была такая путаница, а я ждала с четырнадцати лет, может... Может...

Если бы машина не ехала на автопилоте, в этот счастливый день я бы разбилась насмерть. Губы дрожали. Жизнь сломалась вся к чертовой матери. Запрет смены гендерного статуса! Да как будто его все поголовно меняли. Нет, многим видным отпрыскам богатых и властных семей негоже было оказаться овцой. Глупости, конечно, везде говорилось о равенстве полов. Но лев — это все-таки лев. Ему положено завоевывать и побеждать. А у овцы — другая сила. Она гибче, может маневрировать. Да, львы иногда вели себя как свиньи. Но и овцы, впрочем, тоже. В общем, к черту, меня интересовал только один случай перепозиционирования. Сам Джо был против. Он считал, что система и психолог все решили правильно. Я пыталась как-то упросить его пойти к частному специалисту (расстаралась ведь и нашла такого, который был согласен под присягой сказать, что Джо — лев; он, кажется, такими присягами и зарабатывал, а в результате в нашем Сенате овец было куда больше законодательно определенной половины), так нет же. Говорит: овца и овца. И смеется. Глаза светлые, яркие, волосы...

Я долбанула по рулю с такой силой, что машина вильнула и тут же начала делать мне выговор на всех стеклах. Я попросила включить новости. Очнулась, в пятнадцатый раз перечитывая новый закон о союзном соединении капиталов. Власти, видно, посчитали, что союзы являются столь архаичной формой жизнедеятельности, что нужно придать им хоть какой-то вес. Разумеется, речь не шла о создании монополий. Но некоторые ранние ограничения снимались. Я попыталась заставить голову работать и стала анализировать текст. Хорошего из этого ничего не получилось: эмоции заслоняли видимость.

Все-таки умный человек придумал настоящий пол. Вот я — показательная овца. Отсутствие повышенного инстинкта выживания, неумение ориентироваться в новой ситуации, любое плохое известие считаю концом света, а уж речь о том, чтобы перегруппироваться и держать удар, не идет вообще. Это прерогатива львов. Львов, не овец. Может, надо было притворяться? Может, с четырнадцати изображать из себя льва?

Я даже рукой махнула на подобное предположение. Машина ехала ровно, чуть быстрее стандартной скорости и обещала снизить опоздание до пятнадцати минут. Что ж, это было вполне приемлемо. Я не удержалась и заплакала. Вся моя жизнь вдруг оказалась вполне приемлемой. И впервые за двадцать четыре года это перестало меня устраивать. Я мысленно перечислила тезисы докторской, чтобы успокоиться, но слезы никак не кончались. Пересказала признание Джо. Слезы потекли еще сильнее. Пытаясь успокоиться — ну что это такое, симпатичная овца размазывает макияж по щекам, вон, уже два льва промчались мимо, странно глазея — я начала думать о том, как проведу замечательный уикенд у Кита, как Джо снова будет разводить секретность, да от кого ей прятаться? Хотя старший брат Тревор мог предъявить. Ему никогда не нравилось наше общение. Поэтому с какого-то момента Джо перестала афишировать этот факт. Потом брат встал во главе родительской корпорации, потом конкуренция с кланом Кита обострилась до невозможного предела... А мы так и продолжали дружить.

В этот момент в боковое стекло прилетел камень. Уже не пытаясь понять все превратности этого дня, я просто выругалась матом. Впервые, кажется, за всю жизнь. Слова прозвучали странно и — отчего-то — нефункционально, а я осторожно коснулась сетки трещин, образовавшейся слева. Машина взвыла, как будто ей было больно. Все оставшиеся стекла осветились красным. «Нарушение целостности кабины минимально, запаса прочности хватит для вашей нынешней поездки, а также для поездки на сервис». Сервис имелся как раз неподалеку от поместья Кита. Но это же надо было так вляпаться. Везло, как утопленнику. Я попыталась прикинуть в уме размеры булыжника и его скорость, выходило что-то практически несусветное.

Гнать машину в ремонт не хотелось жутко. Я в очередной раз подумала о том, каково это, иметь родственников, людей, которых можно попросить об одолжении, иметь родного брата — и наконец-то отвлеклась совсем. Чисто теоретически любой инкубаторский мог оказаться моим кровным родственником. Поначалу разведение людей в огромных муравейниках всеми воспринималось в штыки. Но — рождаемость падала и падала, пока закат Запада не нарисовался с такой силой, что деваться было некуда. В детстве я не могла понять, как это люди раньше жили по трое, четверо в одном доме. Нет, встретиться, пообщаться, ну... Заняться чем-нибудь, чем занимаются львы и овцы наедине. Но как же индивидуализм, который декларировался чуть ли не с начала двадцатого века? Потом я сообразила, что просто не справлялся уровень жизни. Как только он подтянулся и все смогли жить в одиночку, так оно все и пошло. Ну и введение настоящего пола помогло. Часть пар вообще была лишена возможности размножаться. Никто не мешал взять инкубаторского — но что это за бред, выдергивать ребенка из жизнеспособной системы, штампующей достойных членов общества.

Ветровое стекло мигнуло, намекая на наличие новостей умеренной приоритетности. По экрану побежала строка. С почти отсутствующим интересом я прочитала про то, что какой-то музыкант был найден утонувшим в собственной ванной. Полиция не нашла, к чему придраться.

И все-таки Китов подарок барахлил — может быть, от удара? Ну какие же это важные новости. Я имя такое слышала от силы раз или два. От нечего делать я вывела на стекло биографию. Родился (о, любопытно, не инкубаторский), самоучка, гений, клуб двадцати семи наносит очередной удар — а это что за бред? Хм, действительно ровным счетом ничего интересного.

Навигатор сократил опоздание еще на тридцать секунд, и я мысленно поблагодарила создателя машины. Такими темпами уложусь в этикетные пятнадцать минут, и Кит с Джо меня не сожрут. Сколько ж мы не виделись? Неужели с моего дня рождения? Точно. Я то во Франции, то в Англии, отклоняла приглашение за приглашением. Кит был вынужден звонить с угрозами. Наговорил всякого, только чтобы убедить любимую Элайну приехать. Крайним сроком назвал эти выходные, сказал, что после них разговаривать со мной больше никто не будет. Пришлось соглашаться: с них станется. Да и неудобно как-то. Они для меня все сделали, а тут я беру и не еду.

Может, лучше бы и не ехала? Я горестно вздохнула. Признание в любви не удалось, а я уж совсем терпеть не могла, думала этих на выходных попробовать. Хотя бы полунамеком, хотя бы полусловом. Ну и пусть пошлет, ну и пусть испугается; чувство жгло и не давало дышать. По мере приближения защиты — все сильнее и сильнее. Ну и пусть Кит ударит, пусть вступится за своего ненаглядного Джо, пускай. Я же не с плохими намерениями. Просто — признаться. Просто — сказать, чтобы не давило так невыносимо.

Я поняла, что на глазах снова выступили слезы и старательно заморгала. Ничего не скажешь, приеду в гости просто красоткой. Я порылась в бардачке, искала пудреницу, а сама почему-то думала о нелепой смерти довольно-таки симпатичного льва. Нет, совсем другой круг, рожденный в семье, да еще и креатор! Черты лица въелись в память, понравились на каком-то животном уровне.

Закончила приводить себя в порядок я уже на подъездах к поместью. К счастью, это случилось на всех уровнях сразу. Надо было признать наконец то, что мой настоящий пол, в отличие от некоторых, настоящий дальше некуда. Овце положено терпеть, и сам факт, что я где-то там подергивалась, что-то там пыталась, всегда вызывал у меня внутренний трепет. Вроде как сейчас Кит улыбнется, возьмет меня за руку и скажет: «Ты же овечка, Эл, зачем столько суматохи, не хочешь меня — вступай в союз с другим львом, неужели никто не нравится?» Кит же молчал и устраивал меня в Йель, дарил машины и иногда, посмеиваясь, бросал Джо, влезавшему в дом через очередной тайный ход: «Попомни мои слова, от нее толка будет больше, чем от меня, тебя и... всего курса».

Я закатила глаза, сделала глубокий вдох — и смирилась. Овца. Только и всего.

Стекло вспыхнуло так ослепительным алым. До поместья Кита оставалось шесть минут езды, а его подарок все-таки решил меня уговорить.

«Сенсационные новости: воспользовавшись только что принятым решением Сената, а также новым законом о соединении капиталов, Джоселин Де Тривейро и Кит Роджерс несколько минут назад подписали брачное соглашение в Центральном союзном учреждении Вашингтона».

Я вылупилась на экран и перечитала новость раз пять. Под текстом появились сияющая Джо в платье и нарядный Кит во фраке. Овца и лев. Овца и лев. Овца и...

Как там звали этого чертового музыканта? Пальцы не слушались, и запрос я вводила секунд двадцать, только потом сообразив отмотать ленту назад. Тревор Алиметти. Тревор Алиметти. Господи, так это он. Долбаный брат Джо, который в свободное от управления корпорацией время играл для своих, храня это в строжайшей тайне.

Я покрылась испариной. Но не может же быть, что...

Под новостью, наконец, заиграло видео.

— Мы рады поздравлениям, — сказал Кит. — Конечно, никто не думал, что нас поймают, но вышло так, а значит — благодарим всех. Нет, ни о какой монополии и речи не идет, вы же знаете, что компанией управляет брат Джоселин. Нет, никаких проблем быть не может, потому что статус моей союзницы подтвержден десятком специалистов. Благодарим за внимание.

Вашингтон. Брат. Десяток специалистов. Детали потихоньку вставали на свои места. Овца, овца! Я схватилась за голову и попросила машину остановиться. Та, естественно, не подчинилась. Ехала я не по основной дороге, значит, ловушка захлопнется, как только миную тяжелые кованые ворота. Я лихорадочно набила тот же приказ на пульте. Двери издевательски клацнули. Время приближалось к двум минутам, а дальше... Дальше я была обречена. Влюбленными друг в друга с детства Китом и Джо. Последний кусок мозаики встал на место. Гребаный биологический пол! Надо было брать его в расчет, а не писать диссертации по настоящему полу! Нехрена! Нехрена слушать всяких идиотов, выживших из ума еще до появления инкубаторов. Мужчина и женщина. Мужчина и женщина, которым с детства твердили, что вместе — никогда. И я, гребаная, слезливая, никому не нужная овца, точно так же в эту женщину влюбленная. Когда я стала им мешать? И с каких пор умнюга-Кит так ошибается? Высшие баллы по стратегии. Ну хорошо, мое тело найдут одновременно с телом Тревора, это же должно привести к ним? Хотя нет, вряд ли. Сколько я там пролежу, погибшая от укуса какой-нибудь гадюки, никому не известно. А работа вся в Англии. Никто никогда не усомнится в том, что Джоселин — овца.

Ходить по судам с опровержениями и баламутить прессу будет некому.

Мне захотелось набрать им, спросить, как же так, зачем, за что. Или просто совпало — ведь ругался же Кит из-за диссера и смотрел озабоченно? Может, удастся уговорить? Умолить? Упросить? Двух львов-то? Я хмыкнула.

Нет, не двух львов. Мужчину и женщину, которые десять лет не могли быть вместе. Которые создали такой союз, что вся гребаная Россия с их гребаной теорией детерминированности будет плакать в сторонке.

Машина сбросила скорость, и в сердце закралась холодная тоска. Львы и овцы. Настоящий, мать его, пол.

На стекле снова мелькнула по-настоящему счастливая Джо, за ее полупрозрачным силуэтом показалось старинное поместье. На мгновение перед глазами вспыхнули все ее платья по коленку, все ее джинсы в обтяжку, все мои гребаные стояки, все, что я знал, все, чем я дышал, все, блядь, все. Разный пол. Нам нужен был разный пол. Так мы и были разного пола. Я закусил губу и, не выдержав, сблевал на пол. Нервная реакция, привычка. Ничего страшного. Овцам можно и не такое.

Машина замедлила ход, участливо справляясь, какого рода субстанция пролилась на пол. Не задумываясь, брякнул: «Кровь», — и это исчадие ада остановилось почти совсем, колеса скребли по земле, видно, конфликтовали две программы. Я упал на спину и, что было силы, долбанул по треснувшему стеклу ногами. Оно держалось, как влитое. Поэтому я бил и бил, до тех пор, пока внутри все не превратилось в кашу из красных огней и осколков. Обрезав руку, я вылез наружу, перекатился по склону и упал вниз, тяжело дыша.

Медлить было нельзя. Я знал владения Кита как свою пятерню, но как угадать, на что хватит этих двоих? Самый красивый союз, драть их вперегреб. Я сделал два глубоких вдоха, осмотрел руки и ноги — и побежал. Машина как раз въезжала через ворота. Пара неприятных порезов, синяки и ссадины, но не более того. План в голове нарисовался мгновенно. Причем явно не тот, о которым первым делом подумает Кит. Он не знает, что я никогда не ходил его охотничьими тропами, что мысли о Джоселин всегда вели в другую сторону.

Кэш в кармане грел пальцы. Пусть сувенирный — вез этим... этим львам подарки из Оксфорда — но имеющий хождение, и точка. Меня будут отслеживать по нему, но не с такой скоростью, как по кредитке.

Добраться до Венесуэлы. Выжить. А там... там посмотрим. Задел есть. Я перешел на бег, минуя кромку леса. Гендерный статус ревокабелен полностью, и я, Элайн Джонс, только что его сменил.


Кармическая лотерея
Рассказ придуман и написан на полтора часа на антизаготовочный конкурс по следующим темам: «бесполезная таблетка», «игральный шарик», «проигрыш энтропии», «масоны».
Как итог — беспощадная история о жестоком социуме.
Скачайте pdf, fb2, epub, mobi.
— И что ты думаешь? — спросил Пашка.

Ольга покрутила головой из стороны в сторону, всегда слишком логичная и холодная, чтобы сочувствовать и подсказывать.

— Я думаю, — наконец медленно протянула она, — что тебе не нужно играть по местным правилам. Придумай что-нибудь свое.

Экран в отсеке пошел рябью, и Ольга отключилась.

Пашка продолжил бездумно валяться на койке. Его с самого детства прозвали Лаки, но не благодаря, а вопреки. Все в его жизни шло не так, и в день тридцатилетия, конечно, не изменилось.

Пашка бросил взгляд на белую таблетку, лежащую на маленьком прикроватном столике, с горечью подумал об Ольге и ее трехэтажном доме с пальмами и бассейном. Набрал матери.

— Сынок, как же так, — заохала та. — Не может быть.

С его везучестью и рейтингом кармы могло быть что угодно. Пашка знал, что мать получит неплохое пособие за его выигрыш в лотерею и что в целом она, наверное, счастлива: еще двоих поднимать. Да и он должен быть рад: больше не придется ходить по дворцу с самым низким рейтингом за всю историю Конны, общаться по видеосвязи с самой красивой девушкой с другой планеты, страдать из-за отсутствия солнца, которое он, кажется, еще помнил.

— Очень даже может, — отозвался Пашка задумчиво.

До него наконец начало доходить: собрание старейшин, черт возьми, пришло к выводу, что его карму пора обнулять, сбрасывать. И что он должен в течение суток принять таблетку, чтобы прекратить свое существование. Повезло не Колину, не Эдит, а именно ему. Макс, лучший друг, конечно, заорал бы: «Лаки страйк!» — подгоняя бутылку дорогого алкоголя, но Макс вырвался с Конны и жил где-то на пути к солнечным планетам.

На пути к Ольге. Пара повышений в рейтинге — и все, приз его.

Пашка встал на ноги и отключил говорившую мать. Огляделся по углам своей комнатушки, называвшейся «отсеком» по глубочайшему недоразумению, оделся в обычные джинсы и обычную футболку. Умирать ему, оказывается, хотелось не очень сильно. Он вышел из наружу, демонстративно оставив таблетку на столе. Навстречу моментально попался радостный Колин, наверное, поджидал его, придурок чертов.

— Стари-и-ик, — завел он. — Пойдем выпьем, да и вообще повеселимся, тебе удалось вырваться!

Пашка на мгновение онемел:

— Вырвался Макс, а я иду в утиль, Лин, — отозвался он, высвобождаясь из настырных объятий. — В утиль. А ты бы не радовался, до следующего розыгрыша не так много времени.

— Ну, ты же сам знаешь, — Колин был настойчив как никогда. — Кармическая лотерея — это лучшее, что придумали отцы-основатели.

— Кружок психопатов, — отозвался Пашка вполголоса.

Он действительно не знал, кто руководит их несчастной станцией, полностью готовой для терраформирования и прилетевшей на Конну добрых двадцать пять лет назад. Полагалось, конечно, что Конна пригодна для жизни, а уж как вышло в итоге… Еще он знал, что Колин, родившись тут, просто не до конца понимает ситуацию, хотя сам не с ней свыкся.

— Выпьем, выпьем, — настаивал Колин. — Так вот, карма — это карма. Не просто плюсики и минусики, всякое бывало, заминусовывали достойную личность, так он через какое-то время возрождался, да что ты, историю с Максом и той девчонкой не помнишь? Макс в минусе, она в плюсе, а сейчас кто где?

Сейчас Кэрин жила по соседству с Пашкой, но говорить об этом вслух он, конечно, не стал.

— Воздается по делам, а не по карме. То есть — по настоящей карме! Поэтому я неуязвим. Я бабушек по лестницам перевожу, я делаю много всего хорошего, на работе всем кофе достаю. А тебе пора освежить карму, нельзя переходить абсолютный ноль, сам знаешь, что в следующей жизни ничем хорошим не родишься. Так что тебе повезло.

Пашка в очередной раз выругался про себя. До абсолютного ноля ему было далеко, но все же не столько, сколько нужно. Он шел по коридору в ужасный бар (Макс, бывало, протаскивал его в неплохие места), ведомый неугомонным Колином.

Мимо профланировала вполне обычная девушка, но часы Пашки аж взвыли, у нее был заоблачный рейтинг. Такой, что впору улетать вслед за Максом.

— Что она здесь забыла? — спросил Пашка у Колина.

На их ярусе находиться было не особенно безопасно. Хотя, конечно, благодаря карме никаких происшествий ожидать не приходилось. То ли дело немного раньше, когда никаких браслетов не было и в помине, когда Конну не накрыла резкая перемена климата, когда все жили снаружи, а не ютились внутри корабля, который некоторые беспамятные уже называли дворцом. Вот тогда можно было и ножом под ребра схлопотать. Рейтинги ввели ровно в тот момент, когда Пашка вылетел из школы, по пути нахамив десятку учителей и заперся дома, играть в симуляции. О, эта шикарная квартира на пятом ярусе!

— Да небось за кармой пришла, что еще. Смотри, серая мышка, а туда же, вырвется ведь.

— Колин, ты правда думаешь, что это все вот по делам нашим? — устало спросил Пашка.

С его кармой еды всегда доставалось мало.

— Ну вроде того, а ты что, так не считаешь? Это же система выборов. Вот тут ты ушел из школы, тут бросил неплохую работу, куда тебя взяли несмотря на то…

— Про отца — ни слова, — выплюнул Пашка и наконец-то стряхнул навязчивую руку с плеча. — И вообще — ни слова.

Они попали в поток людей, таких же неудачников, и Пашка, когда-то игравший в бадминтонной сборной, и чуть было не угодивший в университет даже с незаконченной школой, быстро растворился в одном из рукавов, ведущих на следующий ярус.

Голова начинала трещать. В подобной ситуации Пашка лег бы спать, за это пока что не штрафовали, но потерять несколько часов из оставшихся ему суток?

Часы завибрировали. Звонили с неизвестного идентификатора. Пашка сделал несколько шагов вверх и нашел знакомый с детства закуток.

Над запястьем высветилось изображение Ольги. Она выглядела напуганной и расстроенной, и это было впервые на памяти Пашки.

— Я узнала, что такое кармическая лотерея, — зашипела она, и Пашка испуганно вжался в стену, не хватало, чтобы кто-то услышал. — Ты должен бежать!

Пашка всю жизнь считал, что никому ничего не должен, но тут его проняло, и он рассмеялся.

— Вас же там травят! Все об этом знают, молчат, и… и… И!

Ольга расплакалась. У Пашки перехватило дыхание. Он впервые видел от нее хоть какую-то реакцию. Обычно она была ровно-веселой и отстраненной.

— Я, допустим, догадался, но у нас просто кончаются ресурсы, — ответил он, с трудом напрягая мозги, чтобы говорить осмысленные вещи.

Он несколько отвык от этого, особенно за последние несколько лет, когда мотался от бара до работы (работал он там же, уборщиком), а потом от другого бара до другой работы. С Ольгой они познакомились случайно, и это была единственная удача в его жизни. Людям с хорошей кармой не возбранялось общаться с ними, неудачниками около абсолютного ноля, но они предпочитали этого не делать. А тут зацепились на одной виртуальной доске по поводу древней исторической темы. (Пашка собирался вернуться на учебу и почти завершил довольно неплохую работу, но как-то не сложилось; а Ольга имела ученую степень по ней же.)

— Оля, — сказал он. — Мы попали на Конну, мы вытянули один шанс из миллиона. Она была прекрасна, знаешь, какие закаты и какие рассветы? А потом очень быстро начался Апокалипсис. И нас очень быстро…

— Не захотели забирать, я понимаю! — плакать она не перестала, но говорила скоро и решительно. — А потом ввели карму чертову, и вас сразу заминусовали за то, что находитесь и живете черт знает где!

У Пашки снова перехватило дыхание. На границе сознания билось и мельтешило что-то маленькое, похожее на колибри.

— И это правда. И низкорейтинговых уничтожают потому, что… ну… у нас еды нет. С нами не торгуют. Ты же знаешь все это, у Конны были самые лучшие шансы, сюда послали хороших людей, попасть на корабль было невозможно. Но я же Лаки, вот всем и принес несчастья.

— Я знаю. — Ольга наконец утерла слезы. — Я все это знаю. Ты только не смей погибать, потому что… потому что…

— Потому что что? — слегка улыбнулся Пашка. — Это нирвана, принял таблетку — и готово. От нее меня спасет только чудо. Например, я выберусь наружу и увижу, что климат снова поменялся.

— Улетай, — прошипела Ольга совсем зло. — Улетай! Ваших «золотых» снабжают обычным кораблем, как там, они же возвращаются потом к вам на автопилоте, я так и не поняла систему, но улетай! Найди корабль и…

— И стать изгоем? Ты совсем с ума сошла, — проговорил Пашка, но в нем вдруг проснулось забытое чувство надежды.

— Не вздумай мне звонить не с корабля! — отозвалась Ольга, кажется, снова плача, и отключилась.

Пащка наконец оторвал взгляд от собственного запястья. Он был совершенно уверен, что над ним стоит парочка усилителей порядка и что таблетку в него запихнут насильно, но закуток выручил его и на этот раз.

Он постоял на месте, слушая неровный гомон голосов, а потом вынырнул в общий коридор и пошел наверх. Всю ярусную систему станции опоясывал ровный, но неодинаково подсвеченный путь. Пашка думал — чем-то — и шел на самый верх, потому что из последнего фотоотчета Макса было видно, что улетает он с нулевого яруса, что корабли (на самом деле, небольшие шлюпки) запаркованы там и ждут своего часа, ждут, пока кто-то придет и улетит в них до ближайшей автоматизированной станции и так — с десятком пересадок. Потом они возвращались налегке, Ольга была права.

Колибри тревожно билась в уголку ума. Навстречу попадались все более именитые люди. Кто-то смотрел на него странно, кто-то не обращал внимания на его карму. Пашка напрягал порядком затекшие мозги, чтобы понять, есть ли там охрана и удастся ли улететь. Положим, в погоню за ним никто не отправится, шлюпки нужны были лучшим — и старейшинам, которых, кажется, тоже потихоньку эвакуировали. Впрочем, их рейтинг был настолько заоблачным, что они милостиво пропускали вперед чуть ли не каждого второго.

Добрался Пашка быстро, потому что пацаном излазал вокруг все, что можно было, и прекрасно знал, к чему подключаются какие вентиляционные люки и как устроена система аварийных лестниц. Пришлось вспоминать, конечно: последние несколько лет Пашка жил во тьме, пока что ему не пришел выигрыш в кармическую лотерею. И вот тогда он зачем-то очнулся.

Они играли здесь детьми, когда корабль был всего лишь кораблем, а никаким не дворцом, и считался заброшенным. Именно здесь теперь и был единственный выход наружу, потому что местный климат не оставил шансов другим.

Пашка огляделся. Нулевой ярус оказался заброшенным, по углам даже паутина наросла, значит, здесь даже уборщика не было. Он с сомнением поглядел на дверь ангара, но все-таки открыл ее, понимая, что ничего хорошего не увидит.

Но увиденное вышибло из него дух. Он даже часы с руки содрал, потому что ангар был пуст и заброшен.

…А значит, он больше не мог позвонить Ольге.

На место встали все кусочки мозаики: почему не проводилась эвакуация, почему необходима была кармическая лотерея, почему Макс не послал ни одного сообщения, и почему людей с лучшим рейтингом тоже отпускали… в свободное плавание. Колибри наконец попалась в руки. От боли и оглушенности Пашка сжал бы ее в ладонях, но все же отпустил. Взял и отпустил свой гнев и страх.

Напротив ангара был выход наружу. Пашка покрутил ручку и обнаружил, что дверь тоже не заперта. Выскользнул из корабля. Температура сразу стала кусаться за нос, а опускающееся солнце… Стоп. В это время солнце должно было опускаться, а не слепить глаза истошно и непоправимо, отражаясь в мириаде ледников и бесконечном белом снеге.

Желанных изменений в климате не было. Пашка постоял немного, чувствуя, что околевает, пошел, толкнул дверь корабля, чтобы закрылась поплотнее.

Рядом был обрыв, превратившийся за годы в настоящую снежную пропасть, полную пропавших звезд. Пашка покрутил часы в руке и, чувствуя, как воздух обжигает легкие, все же записал сообщение Ольге.


Темпоральность
Зарисовка из жизни хроноагентства, немного предательства, немного любви.
Скачайте pdf, fb2, epub, mobi.
«Время с некоторых пор не есть прямая линия, как нам всем могло показаться раньше. С некоторых пор индивидуумы, обладающие определенным строением психики, могут ходить по времени в любую сторону,» — с выражением зачитал Володька и, не переставая радостно смеяться, соскочил со стола и побежал куда глаза глядят вместе с пачкой листов, выдернутой из печатной машинки Дена. Тот схватился за голову и глухо зарычал, но догонять не рванулся. Даже с места не встал.

Лизка зачарованно смотрела как Володька гримасничает и легко перемещается из одного угла помещения в другой: в их две тысячи девяносто третьем были такие технологии, что Лизке и Дену не снилось. Другой вопрос, конечно, что Дену даже компьютеры до сих пор не снились, а у них все-таки… работа с ними связана была. Достал себе гдровскую Эрику в одном из темпоральных прыжков — и был счастлив.

— Володь, ну прекрати, — попросила Лиза.

— Ничего не знаю, — отозвался тот. — Собираюсь продолжить чтение и радовать нас и будущими… будущими ляпами этого автора.

Ден встал из-за стола с серьезным выражением лица, подошел к Володьке и протянул руку. Тот, изменившись в мине, словно бес, листы отдал. Чем-то такое поведение Лизке даже импонировало. Да и вообще Володька был наглый, озорной, с глазами цвета морской волны. Не то что снулый русый карасик Ден.

Кристаллический экран пошел рябью, и Леона сообщила привычным компьютерным голосом:

— Темпоральный слом второго порядка. Внимание, темпоральный слом второго порядка, две тысячи девятый год. Внимание, темпора…

Володька уже успел жахнуть «отбой», и сообщение перестало повторяться, как заведенное.

— Лиз, давай, — проговорил он спокойно. — Садись, и поехала, информацию тебе продиктую в полете.

* * *
Лизка попрощалась с ребятами и спустилась по обшарпанным ступенькам древнего дома на первый этаж. Открыла подъезд, вышла на улицу, поежилась. Дверь хлопнула еще раз — и она удивленно обернулась. Прямо перед ней стоял довольный Володька.

— С ума сошел? — Лизка даже отпрянула. — Ты что делаешь?

— Мы же защищены от всяких хроноштучек, — пояснил он радостно. — И дом этот защищен, один в трех временах. Практически — един в трех лицах. Наш неандерталец, небось, спускается по ступенькам своей новостройки хрущебного плана…

— Вов, — сказала Лизка и поежилась. — Ты, конечно, молодец, и со временем работаешь парадоксальным образом. Но ты бы почитал немного. Нельзя с ним так.

— Давай до дома провожу, — не услышал Володька. — Ты же где-то неподалеку? Значит, временных линий не нарушим.

Лизка помотала головой.

Володька сказал непонятное: «Вот, значит, как,» — пожал плечами, фыркнул и исчез в подъезде.

Лизка развернулась и грустно пошла по направлению к дому, который и правда был совсем за углом. Ее очень давно пилили мать и бабушка за то, что она якобы продолжала работать в библиотеке, и почти не приносила денег в и без того скудный семейный бюджет. Покажись она на пороге с таким шикарным парнем, как Володька, да пускай и дураком последним…

Она щелкнула выключателем в прихожей — бабушка, видимо, опять принялась экономить электроэнергию (не забывая смотреть любимые сериалы на довольно немаленькой плазме) — и стала стягивать с себя сапоги.

* * *
С утра дом девять по нужной Лизке улице уже гудел. Она испугалась и взлетела на их хроноэтаж пулей, увидела взъерошенного Володьку, осунувшегося Дена и вздрогнула: Леона показывала восьмую степень угрозы.

— Это что вообще происходит?

— Слава богу, — застрекотал Володька. — Явилась. У нас тут этот. Как его.

— День сурка, — тяжело протянул Ден. — Даже я уже все выучил, а у меня этот фильм не сняли, потом не завезли в СССР, потом…

Лизка похолодела. С тех пор, как на отрезке 1963 — 2017 — 2093 обнаружилась темпоральная аномалия, прекратившая то ли анизотропность самого времени, то ли анизотропность человеческого сознания, день сурка она видела ровно два раза. И в обоих случаях петлю решали очень категоричным методом.

— Лиза, очнись, — поспросил Ден. — Нам вместе идти, петля между нами.

— Я страхую и рассказываю страшную сказку на ухо, — радостно бросил Володька, копаясь в каком-то невидимом гаджете. — Отправляю. Представьте, что у вас погибла возлюбленная, и вы решили ее вернуть…

Лизка подошла к машине, прошла вперед Дена, села с ним рядом, пристегнулась. Весь мир затрещал.

* * *
Дена не было. Лизка растерянно огляделась по сторонам — и мгновенно узнала их дом. Подергала замок, приложила свой ключ. Потом наконец-то додумалась посмотреть на часы. Год был девяносто третий, дом оказался заброшен, а часы показывали пять секунд сурка, а никакой не день. Лизка прислушалась к ощущениям и поняла, что сейчас просто задубеет насмерть, и все на этом кончится. Мозги работали вяло и нехотя. Она попыталась понять, на какое пространство распространяется временной парадокс. Вышло, что на три метра. Выругалась и стала думать о том, что нужно вернуться на базу. Обычно с этим справлялись часы, потому что они сами могли только ликвидировать последствия. Кнопка «домой» не работала.

Снег вдруг брызнул фонтаном в лицо, и перед ней появились еще два браслета. На первых стояло заветное XX:XX:XX. А вторые были, кажется, Денисовы.

— Эй, малыш, — сказал вдруг на ухо Володька, и она вздрогнула и почти заорала. — Давай так, ты не дури. Я знаю, что тебе не нравится Ден. Мне он тоже не по душе. А еще мне не нравятся правила. Зато мы можем предъявить им труп хроноследователя и попросить их поменять. Зачем тебе гибнуть тут? И вообще зачем гибнуть? Мы можем отлично проводить время.

Губы замерзали вместе со слезами на щеках.

— Ты как это сделал? — спросила она, надеясь потянуть время и подумать.

— Так я могу ходить куда угодно и как угодно. Я просто обманул это ваше кейджиби. Давай вместе?

— Давай, — сказала Лизка и нажала кнопку Денисовых часов.

* * *
Ден замерзал в куда более печальной обстановке, чем она сама. Здесь сурка было секунды на полторы и, судя по тому, что ее выкинуло в обнимку с ним, метра на пол.

— Эй, Ден, давай, это Володька, соображаешь?

Она обняла его покрепче и нажала кнопку часов, готовая… Готовая ко всему. Вывалились они на пол их лаборатории, Ден быстро утащил ее за стол, но тут было пусто. Володьки и след простыл.

Следующие два часа прошли в обысках и допросах. Лизка орала и топала ногами и кричала, чтобы больше им психов из девяносто третьего не завозили. Инженеры пугались и обещали ввести ДНК-сканирование, Ден молчал и посматривал на Лизку, следователи, кажется, вообще были ошарашены ее реакцией.

Когда все разошлись, и Лизка сделала чаю, Ден уже самозабвенно строил хронолинию на планшете. Получалось у него кривовато, да и такой мастер, как их бывший друг Володька, мог уйти куда угодно.

— Было бы круто, если бы ты научился пользоваться компьютерами, — сказала Лизка и уткнулась в планшет вместе с ним.

Дома просто упала в кровать, спала без снов. С утра пришла на работу мрачная, покосилась на стол Володьки, бестолково оклеенный желтой лентой. Потом — на Дена. Он салютовал ей чашкой кофе из-за новенького ноутбука, и это вселяло определенные надежды.


Яярет
Если скоро Рождество, а инопланетяне объявили, что рай и ад — не то, что кажется на самом деле, какой выбор сделаете вы?
Скачайте pdf, fb2, epub, mobi.
На больших и широких проспектах я не раз и не два сталкивался с продавцами рождественских украшений, рождественских подарков, рождественских календарей. Я предпочел бы добраться до своей стылой квартирки спокойно, не путаясь в редкой и злой метели и не вступая в разговоры с мексиканцами.

— Вы слышали, он грядет?

— Знаете уже, что все спасемся, так или иначе?

Ужимки, ухмылки, усмешки. Довольный город счастливых людей. За последнее время я успел приспособиться и даже приступил к изучению английского языка. Меня с детства не спасала музыкальная школа, хотя, возможно, именно она все же помогала воспринимать хотя бы на слух.

Отопление не работало, но и тянуть нам было чуть меньше суток. Просто хозяин оказался совсем не религиозным человеком, схватил мой билет, мой паспорт — и был таков.



Я помню, когда мир поделился на три большие зоны и началась подготовку к Переходу, так они это назвали. Еще накануне все работали. А потом — с утра, днем, ночью по всему миру — замерли соляными столпами около мониторов и боялись пропустить хоть слово. Новостные порталы пытались работать, а я, только что вернувшийся во временное пристанище, даже нашел на крыльце Дейли Мейл с заголовком «Другие правила».

— Эй, черт, — звучит хриплый человеческий голос с записи, которую смотрит весь мир.

— Что случилось? — Камера дрожит.

Следующий кадр — перед ними и правда черт. Черт как черт. С рогами, когтями, хвостом. Камера двигается осторожно, потом падает, и экран раскалывается надвое. Дальше идет трансляция рая. Дальше следуют интервью.

После сенсационного погружения фритрекера «Вечность» на несколько слоев пространства вперед капитана, бортмеханика, психолога и охранника затаскали по интервью.

— Миша, да ты не переживай так, — раздался знакомый голос, и я, дуя на замерзающие пальцы, обернулся.

Черт Васька сидел на подоконнике, задумчиво крутил рог и смотрел на погибающий под снегом город. Может быть, он видел что-то свое, но этого мне точно никак нельзя было разузнать.

Я поставил сумку со снедью на стол, вздохнул и сел.

— Ну дал он деру с твоим паспортом. Какая теперь разница.

Разница для меня была, прямо сказать, основополагающей. Остаться на росазийской территории хотелось маленькому лишь проценту, но все-таки я был среди них.

— Вась, жить ему хочется, — объяснил за меня светлоликий ангел, не замедливший появиться около входной двери.

— А то с нами не жизнь! — крикнул Васька и захохотал.

Я вздохнул: старый спор начинался заново.



В дверь застучали. Наверное, соседка Медина, в доме больше никого не оставалось. Я открыл, особенно не задумываясь. На волне от новости всех ограбили и убили еще в сентябре.

На пороге стояли одни глаза: яркие и фанатичные. От красивой женщины больше ничего осталось.

— Мика, — попросила она, — можно у тебя взять немного соли? Такой праздник, а супермаркеты не работают, в лавках только накручено не поймешь чего. Мне надо приготовиться, а… — Глаза отразили жалкое подобие улыбки.

Я закивал и двинулся в глубь квартиры, не оглядываясь назад. Васька заговорщически покусывал ноготь большого пальца, а Петька (так я назвал ангела) просто прикладывал указательный к губам. Я дернул плечом, вроде как соглашаясь, и полез наверх, туда, где стояла большая пачка соли.

У Медины в аварии погибли муж и десятилетняя дочка. Что самое удивительное, до дня икс она успела помотаться по всем степеням горя и замерла в честном принятии. Правда обещание воссоединиться с любимыми подкосило не ее одну.

— Свою-то скоро увидишь! — воскликнула Медина, благодарно принимая соль.

— Пятьдесят на пятьдесят, — отозвался я с улыбкой, и Медина нахмурилась, вышла за дверь, только кивнув.

Капитан фритрекера показывал удивительные съемки и делился невероятной информацией, мол, рай и ад — просто другие измерения, в которые мы готовы попасть только после смерти, но которые существуют вечно. Сверкал фотографиями знаменитостей и даже Иисуса показал. Тут, понятно, треснуло сразу несколько мировых религий. Капитан и брата своего показывал, погибшего двадцать лет назад, и домик его. Неприятно получалось только одно: никогда не угадаешь, в ад или рай направят. Да и то сказать, ужасы адского измерения оказались преувеличены. В котлах там варили только очень буйных и очень плохих. Остальные жили приблизительно как в раю, за исключением пыльного и жаркого пейзажа.

После этого на Земле началось помешательство. Многие покончили с собой сразу же, но часть ждала святого праздника, чтобы Иисус отвел их по правильной дорожке, к близким.



— Парень, если тебе так плохо, — сказал вдруг Васька. — Ну возьми машину и сваливай из этого бедлама, чо ты тут расселся. Красная кнопка всех не накроет. Мы же тебе все популярно объяснили еще тогда.

Время шло к девяти вечера.

— Забавно, — сказал Петька, шурша огромными крыльями по полу. — Забавно, да, что никто ни слова не сказал ни о тебе, ни о ней?

Я пошел выпить воды из-под крана.

— Неудобно как-то, что мы ее не вернули, да? Захотела остаться среди райских кущ.

— Петька, хорош заливать, — вдруг злобно выдал Васька, наконец слезая с подоконника. — Лобешником своим она еще не у нас долбанулась. Отлетела, приняли, нормально. Это уже ваши потом наделали проектов по закреплению портала и переходу обратно.

— А пиар-отдел — ваш, — огрызнулся Петька. — «Уникальная акция: воссоединись с любимыми быстро, безболезненно, навечно».

— Ну хоть поживем как эти придурки. Сколько можно. Потом они вырежут друг друга и у нас, и вот тут начнется лафа.

— Куда мне ехать? — спросил я. — Ну Росазия, может, против вас продержится. Но мне ее бы повидать.

— На север, — вдруг решительно сказал Васька. — На север. А ты, дорогой друг, уж сохрани нас от лишней гранаты в лобовое.



Утром двадцать пятого декабря мы сидели втроем на капоте подобранного по дороге хаммера и пили глинтвейн из термоса с хозяевами маленького ранчо.

— А мы помнили, что в составе экспедиции шесть человек было, — говорила некрасивая женщина по имени Мария. — Да разве этих больных убедишь?

— Ну вот нас к нему приставили, чтобы лишнего не наболтал, — скалился Васька. — И чтобы в Росазию не убежал. Но и убеждать ведь не пришлось! Офшоры, фирмы «Вечный рай», как одна, зарегистрированные в России, Китае, на Тайване!

— Кому война, кому мать родна, — кивнул головой Петька, и я в очередной заподозрил, что он когда-то, судя по переводу, был русским…

— Мы с Марией, — сказал до того молчавший Джо, — надеемся, что вернется… Ну, знаете, Он. И наведет тут порядок, с этими самоубийцами.

— Ему все равно, — отозвался Васька. — Он как к нам первый раз попал, тогда, давно, так ему все равно и стало.

Джо хмурился, Мария вздыхала.

А я вспоминал разговор, как проснулся ночью на заднем сиденье хаммера и услышал:

— Давно мы все продолбали.

— Ну, пожалели же слабоумного и слабовольного. Он даже шума не поднял, пока мир рушился, даже не пикнул, потому что мы ему наобещали семь верст и девочку эту впридачу. Чего его спасать, особенно тебе. Не боись. Может, еще не всё.

…И что все мы когда-то были людьми.


Будущее рядом
И еще одна модель развития общества — управление вероятностями.
Скачайте pdf, fb2, epub, mobi.
Холодный свежий день, золотая осень. Джонни стоит у витрины магазина и смотрит на сотни потрепанных томов книг. Он выбирает, что подарить Айрис, и глазу, как нарочно, не за что зацепиться. Мимо проходит симпатичная девчонка, толкает его, Джонни возмущенно оборачивается.

На этом все замирает. Я рассматриваю картинку как будто сверху, кручу, приближаю, изменяю угол. Приглядываюсь к девчонке: ей двадцать три, не больше, блондинка, пухлые губы, усталые глаза. Перевожу взгляд на Джонни, он, растяпа, все сделал не так, он перепутал место и время, причину и следствие. Впору вспомнить какую-нибудь сентиментальную песню, поставить пластинку на патефон и прокричать в ухо Джонни про будущее, которое рядом, но я не могу ни того, ни другого, ни третьего, и меня постепенно сносит в тишину и покой.

* * *
Джонни повернулся обратно к витрине и посетовал про себя, девчонка могла бы и извиниться. Но у него были другие дела, куда более важные и серьезные: подарить наконец своей очаровательной секретарше Айрис что-нибудь без повода, обозначить намерения. Приглашение в ресторан устарело еще двадцать лет назад, а вот любовь все не думала сдавать позиции. Воображение Джонни буксовало и подводило самым неприятным образом. Он думал, что все пройдет, как по маслу. Что на глаза сразу попадется подходящий том, что выберет подарочную бумагу, что Айрис перестанет стучать по клавишам печатной машинки и распахнет удивительные зеленые глаза пошире, так, чтобы в них от восторга поместился весь мир (и весь Джонни заодно). Но нужной книги не было. Джонни зашел внутрь, потоптался среди стеллажей, подул на корешки, потратив еще минут пять. Не брать же ей в подарок философов-экзистенциалистов. Внутри зудело неприятное ощущение. Джонни точно знал, кого взять для Меган, так, чтобы она обрадовалась и наградила его снисходительным и немного прокуренным: «Вот спасибо, удружил», — но понятия не имел насчет Айрис. Тогда он сделал самое глупое, что только можно в подобной ситуации: взял то, что надо было для Меган, томик стихов Йейтса, и отправился к продавщице. Потом поймал такси, кинул водителю пару медяков на чай и выскочил около офиса как раз в начало дождя. Придержал норовившую слететь шляпу, зашел внутрь здания, поднялся на третий этаж.

Пленку до сих пор не сняли, она лежала на деревянном полу, уродуя вполне респектабельный внешний вид. На все просьбы, настойчивые и не очень, владелец, старый Родз, отвечал одно и то же: «Мистер Джексон, как только сдам хоть еще одно помещение в аренду, снимем, все снимем, слово даю». Помещение в аренду не сдавалось, ремонта никто не делал, и Родз продолжал трястись над своими замечательными полами, которые мифические арендаторы обязаны были поцарапать.

Джонни вошел в офис легкой походкой. Айрис стучала по клавишам, прямая, как струна, в зеленом платье.

— Я хотел… — начал было он.

— Джонни, как хорошо, что ты пришел. Джонни, там ждет клиентка, и она трудная, ну, ты понимаешь.

Джонни вполне понимал, поэтому сунул упакованную книжку Айрис вместе с плащом и шляпой и вошел в кабинет. Клиентка действительно оказалась из трудных. Для определения этого факта не понадобился бы ни Джонни Джексон, ни Меган Маккарти, ни даже Айрис Сплиттер. Женщина сидела и плакала, тряслась, закусив ладонь и белую кружевную перчатку. Одета скромно, но очень дорого.

— Мисс, — позвал Джонни. — Мисс, хотите выпить?

Она подняла на него большие глаза, явственно попыталась собраться, но не смогла, так и унесенная ситуацией и личным горем в другой мир, где не было ни Джонни, ни его кабинета, ни золотой осени, ни прозрачного воздуха за окном.

Джонни выругался — разумеется, про себя — и налил в болтавшийся под рукой стакан чистого бурбона, протянул клиентке. Хоть бы выяснить, как ее зовут, а то нехорошо получается. Джонни с раздражением подумал, что он занимается не своей работой, для визитных карточек у него есть Айрис.

— С-спасибо, — выжала из себя она, — и простите. Меня зовут Дженнифер. Дженнифер Бейли.

Джонни регулярно хотелось выть в голос от имен и фамилий. В последнее время они с Маккарти вывели частные расследования на совершенно новый уровень, раскрыв по паре громких дел вперед полиции, и теперь с визитом к нему являлись первые люди города. Так, посмотрим, Дженнифер Бейли. Не ее ли сын погиб в автомобильной катастрофе не далее, как несколько дней назад. Две тысячи семнадцатый вообще был падок на громкие истории, которые сыпались дождем и градом то на Джонни, то, по слухам, на Меган.

— Миссис Бейли, я вас слушаю.

— Понимаете. — Скривилась от дешевого бурбона, горе горем, а богатые привычки остаются всегда. — Не знаю, слышали ли вы…

Джонни коснулся ее плеча невзначай, легко, чтобы не спугнуть, а дать почувствовать: он рядом.

— Конечно, слышал, нет необходимости повторять все детали. Я уверен, что вы не для этого сюда пришли.

— Да, да. — Она наконец сорвала с руки перчатку и принялась комкать ее в пальцах. — Не для этого, совсем. Вы правы. Я… Я пришла потому, что… Друг моего сына остался жив. Вы понимаете, он вышел из машины за несколько минут до столкновения.

Джонни сел на стол рядом с ней. Ее нельзя было отпускать, снова захлестнут эмоции.

— Я слышал об этом, — мягко произнес он.

— Полиция считает, что я не в себе, мистер Джексон. Но я права. Я права, вы не понимаете, вы ведь тоже не понимаете и не верите…

— Миссис Бейли, — встрял Джонни. — Я постараюсь сделать все, что в моих силах. Для начала — в моих силах поверить.

Дженнифер Бейли посмотрела на него так, будто привидение увидела, потом спохватилась, стала глубоко и резко дышать. Собралась.

— Я была у вашей конкурентки, мистер Джексон. У мисс Маккарти. Извините, мне посоветовали друзья, а я с самого начала хотела пойти к вам. И она раскопала ситуацию, она ее раскопала до одного момента. А потом отказалась работать и вернула все деньги. Я предлагала ей сто тысяч, но она отказалась.

Джонни нахмурился: чтобы медная Меган — да отказалась от дела? Либо миссис Бейли сошла с ума от горя, либо ставки оказались настолько высоки, что… Да нет, пустое. Не существовало еще такого дела, которое оказалось бы не по зубам Меган.

— Расскажите мне все, — попросил он, доставая сигарету и закуривая.

Ушла она, разумеется, только через полчаса, бормоча благодарности и глотая всхлипы, и Джонни подумал, что следовало сказать «нет», в самый первый момент. Дело казалось простым и, вроде как, выеденного яйца не стоило. Бейли-младший разбился в плохую погоду, не справился с управлением новенького родстера. Его лучший друг, отпрыск еще одного богатого семейства, Нил Эдисон, сначала отговаривал ехать, потом отправился вместе с ним и, с его собственных слов, попросил высадить посредине недостроенного квартала. На вопросы, почему так случилось, Нил упорно рассказывал, что получил телеграмму с предупреждением за день до аварии. Меган включилась в дело сразу и вытрясла из мальчишки подробности, а из почтового отделения — адрес отправителя. Им оказалась довольно известная в узких кругах контора «Будущее рядом». После этого непобедимая, как Армада, Меган бросила дело. А Джонни битый час чувствовал себя идиотом. Судя по копии отчета с места преступления (а сделано было все на славу, потому что погиб сын влиятельных родителей, а не простой парнишка), гибель Бейли-младшего была как на ладони. Отвратительная погода, привычка ездить скоро, горячая кровь. Потеря управления на небольшом превышении скорости. Ничего криминального. Хочешь не хочешь, а придется звонить Меган.

* * *
Джонни стоит перед шикарным офисным зданием, ежится, кутается в плащ, курит вторую, не решается нажать на рычаг. Я смотрю на это, наверное, в некоторой степени отчаяния, потому что здесь он тоже ведет себя неправильно. Кадр замирает и начинает крутиться заново.
* * *
Меган не предложила подняться, так и вынеслась на холод в сумасшедшем платье и на сумасшедших каблуках.

— Джонни, привет! — Спешный поцелуй в щеку. — Как ты, какими судьбами?

Джонни и в голову не пришло бы, что это лучший детектив в городе, не знай он, как дело обстоит на самом деле.

— Миссис Бейли, Мег. Она пришла ко мне. Я не люблю чьи-то дела, ты прекрасно знаешь.

— О. — Меган залезла длинными пальцами в его пачку сигарет, выхватила зажигалку, искренняя и настоящая. — Послушай, Джонни, брось ты это к чертям. Мне не нравится данная контора. И даже не из-за идиотского названия, нет. Просто кому понравится фирма, которая ведает твоей судьбой?

Джонни покачал головой и закурил сам. Дурацкая Меган, вместо того, чтобы отдать зажигалку, нажала на кнопку, и он взбесился окончательно.

— Не вешай мне лапшу на уши, как будто я не знаю, о чем речь. Мег, они ведают социальной рекламой. Не секрет, что у них даже до алкашей получается достучаться…

— Не до тебя, впрочем, — сверкнула зубами она.

— …не до меня, — тут же продолжил Джонни. С Меган по-другому было нельзя. Она сбивала с толку, и совсем не в хорошем смысле, как Айрис, осанкой там или еще чем. — Я в курсе, что сейчас они пытаются таргетировать социальную рекламу, и у них куча контрактов. У них получается невозможное, Мег. Но да, вопрос в том, что считать невозможным. Штат грамотных психологов, пиарщиков, команда мечты. Так что не надо мне заливать про судьбу.

— Хорошо, — мгновенно подстроилась Мег, выпуская дым из ноздрей, отчего Джонни испытала сильнейший приступ стыда, что творит, симпатичная молодая женщина, а ведет себя… — Хорошо, Джонни, конечно, у них грамотный штат. Только вот в чем дело, пойми уже, пожалуйста. В телеграмме стояло время и место. Я сунулась туда после разговора с Эдисоном, а они мне разлились соловьем про их миссию в пределах социума, ушла несолоно хлебавши. А в телеграмме… Ну ты видел.

— Положим, видел, — нехотя согласился Джонни. — Там было место и время гибели машины. Ну так я бы и рыл под них. Промышляют…

— Джонни, ты думаешь, они идиоты? Посылать телеграмму, оставлять бумажный след, а потом делать идеальное преступление? Ничего здесь не сходится. Ни один конец не подходит к другому.

— Хорошо, разберусь сам.

Она вдруг поднялась на цыпочки и прижалась щекой к его щеке, взялась на лацканы плаща:

— Лучше бы в ресторан пригласил. И фирма бы лучше так и осталась, «Джексон и Маккарти».

— Извини, Меган, я пойду. — Джонни совсем был не готов к очередному па в их запутанных отношениях. Главное, ведь не было у них ничего. Плодотворное партнерство, не более, а потом разрыв, а потом эти танцы на песке.

Он развернулся, чтобы идти, в конце концов, чек на тридцать тысяч здорово жег карман, но она выбежала из-под козырька, догнала его в два мгновения, заглянула в глаза, испуганная, дикая, как животное:

— Джонни, а если я скажу, что… Что я воспользовалась их услугами? Что они мне написали точное время прихода клиентки, сказали, что нельзя заниматься этим делом?

Он посмотрел на нее с жалостью:

— Отвечу, что ты совсем сдурела, Мег. Врача рекомендовать не буду, а угрозами частным детективам должна заниматься полиция. Прости, я должен идти.

Она снесла это так же покорно, как и все остальное, и он заспешил вверх по улице. Офис «Будущего рядом» находился в трех кварталах к востоку. Джонни надеялся поговорить с кем-нибудь ответственным за телеграммы и разработку таргетированной социалки прямо сейчас. На всякий случай проверил револьвер под мышкой — и зашагал.

* * *
Джонни стоит в светлом холле, где белое дерево мешается с медной отделкой, и читает надписи на стенах. Прямо напротив него — плакат «Будущее рядом». Секретарша в короткой юбке идет мимо по коридору, петля, идет снова, и так до бесконечности, до тошноты, до точек перед глазами. Я почему-то не могу пролистать дальше, будто сам застрял где-то, и мне жутко интересно, что же будет потом, но я не могу, не хочу, не знаю. Стараюсь сконцентрироваться на чем-то одном, читаю плакаты про социальную миссию — нести спасение человеческим существам в любой страте, вспоминаю свои ощущения, но картинка заходит на новый круг.
* * *
— Не хочу вас расстраивать, мистер Джексон, но помимо вас тут побывала полиция, а еще — наша неугомонная клиентка мисс Маккарти. Неужели вы предполагаете, что им что-то осталось неизвестным?

Джонни проникновенно посмотрел на директора компании, тем взглядом, которого всегда пугалась Айрис, и спросил:

— Откуда вы знали дату и место гибели мистера Бейли?

Директор осторожно развел руками, мол, что это вы такое говорите. Вслух произнес то же самое:

— Вы, конечно, читали копию телеграммы? Ну так скажите мне тогда, в чем преступление. Мы написали нашему клиенту, что ему не стоит садиться в машину с мистером Бейли. По нашим расчетам — вы, наверное, не поверите, но у нас есть расчеты, мистер Джексон — так вот, согласно ним, мистер Бейли находился в группе риска. Телеграммой мы уведомили нашего клиента, что ему не стоит ехать на главную вечеринку года, как бишь…

— Плейбой, — подсказал Джонни.

— Вот именно. Мы написали ему, что не видим смысла в подобной поездке. Потому что… Ай, ладно, мистер Джексон, я вам все покажу.

Джонни продолжал сверлить директора взглядом. Тот не обращал ни малейшего внимания, прогревал проектор, рылся в папках — и ничем себя не компрометировал. Версия Джонни про наглых убийц, маскирующихся под социальную рекламу, терпела полное и бесповоротное поражение.

Нужные слайды наконец были найдены, и Джонни зачарованно уставился на белую стену, во мгновение ока покрывшуюся непонятными графиками и чертежами.

— Смотрите, мистер Джексон. Мы просчитали все риски в жизни мистера Эдисона, Нила для краткости. Видите этот слайд? А этот? Основную опасность для него составлял малоуправляемый лучший друг. Причем опасность, если вы обратите внимание вон на те расчеты, росла экспоненциально. Так вот, поскольку анализ был заказан за неделю до происшествия и закончен, соответственно, накануне, моя команда послала телеграмму про то, что могло или не могло случиться следующим вечером. Вы же помните все эти обороты. К большому счастью, Нил послушался. Что до мистера Бейли — мне очень жаль, но невозможно спасти всех.

Джонни попытался вчитаться в бесконечные гистограммы и диаграммы, но не понял ровным счетом ничего. Постарался скрыть раздражение и разочарование.

— Послушайте. Но зачем тогда заниматься социальной рекламой, если всех не спасти?

Директор выключил проектор и потер глаза.

— Извините, я неправильно выразился. Безусловно, наша компания направлена на социум как таковой. И если у какой-нибудь конторы по организации концертов бизнес-цели превалируют над социальной значимостью, видением, миссией, назовите как угодно, то у нас — все наоборот. По сути, мы некоммерческая организация. Но мне нужно содержать штат специалистов… Вы, кстати, знаете, что наша последняя антиалкогольная кампания получила медного льва?

— Что-то слышал, — кивнул Джонни. — Спасибо за уделенное время. Желаю спасти всех, кого только возможно.

— Мистер Джексон, мы бы рады, но многие не слушаются, и пока непонятно, что с этим делать.

Джонни рассеянно кивнул, пожал холодную ладонь и вышел на улицу, готовый распрощаться с чеком на тридцать тысяч долларов.

* * *
Я вспоминаю остатки две тысячи семнадцатого и плавно перехожу на две тысячи восемнадцатый. Вот Айрис и Джонни наконец-то идут на первое свидание. В следующем кадре в ванной находят окровавленное тело миссис Бейли, бедняжка перерезала запястья опасной бритвой. Потом происходит что-то не совсем понятное, вспышка, яркий свет. Дальше я вижу бледную рыжую Меган, курящую сигарету за сигаретой у подъезда Джонни, но тому не до нее. Потом весь город заполоняет реклама «Будущего рядом». Они спасают алкоголиков, безответственных водителей, пешеходов, детей, родителей, самоубийц. Резонанс в газетах стоит предельный, а мэр награждает их какой-то особенной медалью. Дальше — склейка. Джонни надевает Айрис на палец кольцо.
* * *
Джонни ждал клиента и посматривал на часы. Он обещал Айрис вернуться домой немного пораньше, а с этим опозданием выходило сильно попозже. Честно говоря, семейная жизнь уже поднадоела и захотелось прежней свободы. Самое смешное, что томик Йейтса так и валялся нераспечатанный, и в этом Джонни виделось что-то неправильное. Он моргнул, потер глаза, а когда открыл их — в кресле напротив уже съежился неправильный маленький человечек. Смешной, немного жалкий, беспрестанно покрывающийся испариной.

— Мистер Джексон, — рваным шепотом начал он. — Прошу меня извинить, я не знал, не знал, стоило ли приходить. Вы не поверите, я… Я же ведь ученый и даже заплатить вам смогу только так, чтобы не умереть с голоду, а у меня…

— Извините, мистер Ла… Ламилья?

— Д-да, я итальянец, по отцу.

— Мистер Ламилья, давайте по порядку, что у вас случилось. Об оплате поговорим потом.

Ламилья помялся немного, будто не мог сконцентрироваться. Джонни терпеливо ждал.

— Я слышал, вы занимались разработкой конторы «Будущее рядом».

— Это очень громко сказано, но да, занимался, — отозвался Джонни, чувствуя, как к желудку что-то подкатило

— Я социолог, мистер Джексон. И я много слышал про «Будущее рядом» и их индивидуальную программу… Погодите, давайте, наверное, сначала.

Джонни благодарно кивнул: на данный момент он перестал понимать что-либо.

— У меня есть друг детства. Я не хотел бы называть его фамилию, но поверьте, это серьезные люди, серьезная семья. Не так давно он обратился в «Будущее рядом» и вот, неделю назад они предотвратили его гибель в аварии на монорельсе. Он должен был ехать в том самом поезде. — Ламилья достал из кармана грязный скомканный платок и промокнул лоб, с него уже лило.

— Я наслышан об их чудесах, — настороженно отозвался Джонни. — Более того, по их же просьбе давал интервью по поводу дела Бейли…

— Да-да-да. Все именно так. Я и ваше интервью читал. И телеграмму, полученную другом. Видите ли, я своего рода… маленький гений социологии. Вы, наверное, не слышали мою фамилию, да и кому она нужна, но, если я в чем-то разбираюсь, то в ней. Я обратился к мистеру Эдисону, вы спросите, почему не к другу, но друг просто не хотел делиться данными. Я обратился к мистеру Эдисону, он охотно предоставил мне все параметры своей жизни. Мистер Д-д-джексон, проблема в том, что по ним невозможно рассчитать его риски. Никакими методами. Равно как невозможно было предугадать аварию на монорельсе.

— Дайте угадаю, — сказал Джонни, поднимаясь на ноги. — Вы ходили сначала к мисс Маккарти?

Ламилья даже отшатнулся, поменялся в лице.

— Ну-ну, не стоит кропить меня святой водой. Это был выстрел наугад, так что действительно давайте продолжим.

— Ходил, она отмахнулась. Упомянула, что сама состоит в их программе и что там все вполне научно.

Джонни прошелся по кабинету туда-сюда, растерянный и раздраженный.

— А что еще остается думать, мистер Ламилья? Простите, доктор Ламилья? — вдруг спохватился он, вспоминая записку новой секретарши. — Почему вы сразу не поправили, а я тоже хорош, дурак.

— Что вы, все эти звания… В общем, ничего не стоят, оказывается, когда компания, о которой никто не слышал, берет хрустальный шар и лихо предсказывает будущее.

— Доктор Ламилья, я ничего не могу сделать. Понимаете, я не допускаю мысли о том, что все случаи спасения подстроены. Эдисон рисковал до последнего, он вышел за квартал до места происществия. Если бы они инсценировали аварию… Да это и звучит просто глупо. Монорельс тоже они взрывали?

Ламилья заломил руки, кажется, в совершенном горе:

— Мистер Эдисон, я даже не намекаю на это. О, если бы я намекал на это, я бы к вам не сунулся. Тут что-то… гораздо худшее.

— Я верю вам, но у меня нет никаких доказательств.

Ламилья вскочил на ноги, нелепо раскланялся, пробормотал какие-то извинения и побежал прочь. На пороге вдруг обернулся:

— Я заказал у них анализ моих рисков, весьма дорогостоящий. Телеграмма была точна, и в ней значилось… В общем, я не должен был приходить к вам. Видимо, нам придется проверить на практике, что случается с теми, кто не слушается их советов.

Джонни рассеянно кивнул ему на прощание.

Во всех утренних новостях писали о трагической гибели многообещающего ученого, угодившего под колеса машины в самом сердце Нью-Йорка.

Джонни не делал ничего еще полгода. А потом пропала Меган. Взяла — и не вернулась домой.

* * *
Я лежу и вижу сны. Я вижу Меган, я вижу Джонни. Я вижу, как они работают над своим первым делом, как к ним приходит известность, как с известностью уплывает вечно в чем-то неуверенный Джонни. Сны сменяются кошмарами. Чудится, что будущее — рядом, наступает на пятки вместе с перенаселением планеты, и что «Будущее рядом» — теперь не маленькая контора, а транснациональная корпорация, двигающая в жизнь удивительную социальную миссию и еще более удивительные лозунги. «Выбери смерть и живи потом!», «Подвинься, дай каждому умереть в старости!» и прочую чушь. Такого не может быть, но я не могу проснуться, и мне хочется видеть Джонни и Меган вместе в каком-нибудь другом мире.
* * *
Джонни стоял на ветру перед высоткой, в которой располагалась контора, за два года превратившаяся в огромного монстра, запустившего щупальца не только в дела общества, но и в дела семьи, в дела каждого человека. Теперь ее принципы гласили совсем не то, что вначале. Теперь она не гнушалась советами правительству, а самое главное — внедряла идею за идеей.

Начальная и финальная точка казались несовместимы. Действительно, как можно прийти от спасения человеческих жизней к предложению закрыться в автоклаве и дождаться своей очереди? Разумеется, все делалось постепенно. Ученые спорили на телевидении, представители компании давали бесплатные лекции сначала в университетах, потом в общественных центрах, и вот уже предотвращение гибели заменилось математически просчитанным рассказом о том, что на Земле не так много ресурсов и спасти всех просто невозможно, хотя компания, конечно, рада стараться. Потом еще промежуточная реперная точка, за ней следующая… Кончилось все плакатами совсем другого содержания. Из телевизора каждый день говорили о том, что единственный способ решить проблему перенаселенности — уйти в глубокое погружение прямо сейчас, а уж ученые компании составят план, кому и когда просыпаться.

Сегодня Джонни вернулся домой злой, как черт: пытался связаться с Меган, а та на каждый запрос отвечала голосом своего секретаря, дерзкого мальчишки (так могла только она, плевать на все слухи, оставаться незамужней и заводить абсолютно некомпетентное двухметровое животное; Джонни посчастливилось его видеть, и в восторге он не остался), что перезвонит позже. Что сейчас не может разговаривать, что… Джонни надоело, и он перестал набирать заученный наизусть номер. Ему на пятки снова наступало «Будущее», не хотело отпускать вот уже почти два года, явился очередной клиент с очередным делом, смысл которого сводился к обвинению корпорации во всех смертных грехах. В частности, в том, что незастрахованные по их программе (таких с каждым днем становилось все меньше, опция превратилась в нечто вполне обыденное и стоила сущие медяки в год) идут в расход, если речь идет о спасении застрахованных. Джонни в очередной раз не видел ни единого доказательства, но чувствовал, что все не так, и ему просто физически необходимо было поговорить с Меган.

— Джонни, — сказала Айрис, пока он задумчиво возил ложкой в тарелке с супом. — Джонни, помнишь, мы с тобой говорили, что никак не получается пожить для себя? Я присмотрела нам выгодный план. Лечь в автоклавы сейчас, проснуться в две тысячи пятидесятом. Наши банковские накопления скакнут так, что… Что сможем позволить себе даже небольшую яхту, представляешь? И никаких больше расследований, никакой работы, я устала, Джонни, милый, правда, так устала.

Джонни сначала не обращал внимания, потом вслушался и уронил ложку, расплескал суп.

— Это кто тебя надоумил? — спросил он испуганно.

— Джонни, там все продумано, просчитано, исходя из количества людей на планете. Это очень надежно, и я посмотрела на цену — автоклавы дешевеют день ото дня, но надо спешить, знаешь, я не хочу проснуться в каком-нибудь другом будущем, где все будет непонятно и не так. Я хочу проснуться скоро и наконец-то пожить. А, Джонни?

И тогда Джонни вдруг почувствовал, что компания добралась до него напрямую, достучалась. Вломилась непрошенная, нашла ход, как вода из пословицы.

— Айрис, — сказал он серьезно. — Подумай хорошенько, если даже часть людей сейчас подпишется на это… мероприятие…

— Джонни, уже подписались, уже! Вчера соседи съехали, просыпаются в две тысячи сорок восьмом. Но спрос растет, сам понимаешь, надо спешить.

— На их место придут другие люди. Как можно просчитать каждому свое время? Дети будут продолжать рождаться…

У Айрис загорелись глаза. Видно, Джонни попался в какую-то ловушку из тех, что педалировались посланцами «Будущего».

— Ты неправ. Это два разнонаправленных потока. Часть — выбирает жизнь и страхование корпорации. Часть — выбирает жизнь через некоторое время. Корпорация сокращает количество несчастных случаев на несколько порядков, каждый может достойно встретить старось.

Джонни встал из-за стола, наверное, слишком резко, потому что Айрис дернулась.

— Извини, — сказал Джонни. — Извини, мне все-таки надо отойти сегодня будет. Я вспомнил об одном деле, нужно его закончить.

Он, конечно, постарался не обращать внимания на ее недовольный взгляд и, конечно, взял такси прямиком к дому Меган. А когда не застал ее и там, плюнул и поехал к зданию компании, непонятно зачем, все равно никто уже не работал.

Джонни стоял перед огромной махиной из стекла и бетона и всматривался внутрь. Ему хотелось ответов сразу на все вопросы, их, наверное, могла дать Меган, она всегда была посообразительнее. А он, надо же, отмахнулся от дела, которое грозило стать делом всей жизни или даже смерти. Джонни не верил ни в автоклавы, ни в счастливые пробуждения. Он все еще не понимал экономической целесообразности этого повального сумасшествия, но, очевидно, она была. Иначе стала бы корпорация возиться с людьми. В данный момент очень не хватало доктора Ламильи, и Джонни горько пожалел о том, что не поехал с ним, не проследил, чтобы все было в порядке.

— Эй, вы к нам? — окликнули его.

Он обернулся. По ступенькам спускался очередной директор. С первого их сменилось штук пять, и, в общем, было понятно, что компанией заправляет кто-то другой.

— Нет, здесь красиво и хорошо думается, — отозвался Джонни машинально.

Хоть отговорки остались в запасе

— А зачастили к нам детективы, — проговорил директор, поравнявшись с Джонни.

У того упало сердце.

— Вот недавно мисс Маккарти приезжала, желала все выяснить, трясла какими-то распечатками, очень нервничала. А что нервничать, она наш клиент, это гарантия от смерти.

Джонни постарался не хмуриться, достал сигарету медленнее, чем надо, предложил пачку директору. Тот замахал на него руками.

— Что вы, что вы, не курю.

— Мисс Маккарти — известный в нашей среде параноик. Представляю, что она там нарыла.

— И не говорите, мистер Джексон, не говорите. Заказала дорогущую экспертизу во Франции, а потом начала меня выспрашивать, не инопланетяне ли мы, часом.

— А вы не инопланетяне? — повторил Джонни, затягиваясь поглубже.

Директор улыбнулся — получилось мерзко — и пошел дальше по ступенькам.

— Мистер Джексон, вам ли не знать, это просто технология. В наш век прогресса, знаете ли, глупо говорить об инопланетянах. А что до результатов экспертизы — нашей технологии нет ни в одной стране мира. Что же им писать, бедолагам.

— И в самом деле, — кивнул Джонни. — Ну что же, спасибо за консультацию, мистер…

— Для вас — просто Клаус, — отозвался директор, ныряя в недра огромной машины.

* * *
Я вспоминаю, что пытался искать Меган, заразу Меган, везде. Я вспоминаю, что она провалилась как под землю. Я вспоминаю десяток скандалов с Айрис. Я только не могу вспомнить, что происходит в данный момент и где я нахожусь. Это, наверное, странно и неправильно, но у меня нет выбора. Я вспоминаю, как Меган появляется в своем кабинете, но другая и неправильная, я же чувствую ее, я всегда ее чувствовал. Уточняю про стихи, получаю невразумительный ответ, точно знаю, что передо мной не Меган. Этого мне достаточно, чтобы сорваться во Францию в Институт социологии. Где-то на середине моего длинного полета меня бросает Айрис. Я понимаю это по возвращении, найдя записку: «Ложусь в автоклав, по разводу свяжется юрист». С собой я привожу удивительные данные и застаю полупустые города, определенно, у «Будущего рядом» случился очередной прорыв в технологии. А то, что часть стран держат нас в прицеле ракет, а другая часть благополучно канула в Лету по указке точно таких же корпораций с обязательным «Футуро» в названии, это другое. Об этом можно забыть. Во всяком случае, очень хочется. Я знаю только одно: настоящая Меган у них, и это держит меня на плаву. Я должен найти ее, нет, не Айрис, Айрис выбрала сама. Меган ничего не выбирала. Мне просто нужно узнать, где же они держат все эти чертовы автоклавы и проникнуть внутрь. Задача для бывшего копа достаточно тривиальная. Но я так давно не играл по-настоящему, так зарылся в проблемы богатых клиентов, что допускаю промах за промахом, и будущее садится мне на хвост. Наверное, пора уже догадаться, где я нахожусь, но не хочется дико, страшно. Я ставлю все на кон в попытке найти Меган, потому что мне кажется, что именно с ней мы наконец-то исправим ситуацию. Сможем остановить инопланетян (впрочем, это не они, как показывают совсем поздние воспоминания), сможем спасти мир, сможем… все. Мне жалко ее мальчишку, почему-то кажется, что он не хотел уходить в сон, как о том сообщает мне новая Меган, но жалко где-то вдалеке, чуть слабее, чем Айрис.
* * *
Джонни стоял у автоклава со спящей Меган и не мог поверить своему счастью. У него не было инструкции по выводу человека из сна, да и сами автоклавы выглядели как-то странно: ни массивных соединений меди, ни рычагов, сплошные кнопки на сером металле. С другой стороны, подписано все было по-английски. Оставалось только решиться, нажать на «Досрочное пробуждение». Джонни в очередной раз огляделся, но все было тихо. Центр сохранения даже не шелохнулся от его прихода. Не то чтобы им было все равно, просто он, наверное, потерял форму не окончательно.

Рука скользнула по кнопке, Джонни вспомнил все, и тут на него опустилась тишина.

* * *
Я все-таки растерял все навыки, ведь это люди, обычные люди с обычной технологией, просто не отсюда. Не знаю, откуда. А я проиграл, потому что… Да просто потому, что меня сцапали, и я лежу в автоклаве среди сотен тысяч одинаковых гробов. Я не могу понять одного: зачем им это. Зачем собирать нас в автоклавы, да еще под благовидным предлогом. «Будущему» явно не хватает логики. Гуманизмом я это тоже объяснить не могу, завоеванная цивилизация лежит в автоклавах и видит сны. Больше похоже на садизм.

Я не чувствую ни рук, ни ног, не чувствую ничего вообще. Даже не понимаю, хорошо ли то, что я знаю, что я Джонни Джексон, или лучше бы не вспоминал. Ведь был близок, ведь почти освободил Меган… Я задумываюсь о том, было бы все по-другому, если бы я не ушел от нее тогда, условных четыре года назад. Я не знаю, сколько я здесь лежу.

На секунду я представляю себе оптимистичный вариант: действительно оживят и отпустят на все четыре стороны, но потом понимаю, что этому не бывать.

* * *
— Джонни, очнись, — прошептал кто-то. — Ну же, Джонни, ты не успел тут проваляться и десяти дней. Извини, да, из корпуса в корпус не набегаешься. Ну очнись.

Джонни напрягся и открыл глаза. Он думал, что его будит Айрис, и никак не мог понять, почему над ним склонилась бледная, почти зеленая Меган. Почему Меган гладит его по щеке и ласковая, не такая, как обычно.

— Вот умница. Джонни, спасибо, что разбудил меня. Я принесла вещи. Одевайся и пошли.

Джонни сел и понял, что находится в открытом автоклаве, а сама Меган одета как в старые добрые времена: ботинки, черная водолазка, темные брюки. Только волосы отдают медью.

— Джонни, давай поскорее…

— Я не сплю?

— Не спишь уже часа три как. Картинки сопоставлял?

— Сопоставлял.

— То-то же. Это пробуждение начиналось.

Джонни тряхнул головой и вылез из автоклава, поспешно натянул одежду. Прикрыл крышку. Неприятно передернулся внутри от сравнения с гробом, которое упорно шло на ум.

— Джонни, давай скорее.

Они пробрались между рядов автоклавов, дошли до лестницы, поднимались наверх какое-то невероятное число пролетов, наконец толкнули дверь запасного выхода.

Джонни вдохнул воздух, да так и встал, изумленный: на улице творилось непонятно что-то. Носились с огромными скоростями агрегаты, отдаленно похожие на машины, но сделанные из какого-то тонкого и, очевидно, прочного металла, бегали толпы людей, одетых по странной моде.

— Это будущее, Мег? — спросил он, инстинктивно придвигаясь к ней.

— Глупыш, это настоящее. Они переправили всю свою братию сюда, теперь заявляют о том, что программа закрыта и люди возвращаются к прежней жизни. Я чуть было не прокололась, когда вышла на поверхность. Там ты, точно такой же, но я даже не… Даже подходить не стала. Почувствовала, что другой, сообразила, что ты меня достал из автоклава, а сам попался.

— Мег, — сказал Джонни. — Мег. Я больше не могу, я хочу пригласить тебя в ресторан и…

— Нет уж, рестораны потом. Сначала мы спасем человечество.

Мег пробежала вперед по улице, замерла на месте, развернулась и протянула Джонни руку.


Терновник
Мини-рассказ по заданным условиям. Верхняя граница — 2000 знаков.
Музыка: Пикник - Шарманка
Тема: Лев весной
Локация: Инферно
Слова: Билет, покер, змея, стилет, уха
Скачайте pdf, fb2, epub, mobi.
В «Инферно» всегда осень. Просто антураж такой, хозяева любят поддерживать миф о потерянном времени. Вот и сегодня, когда мы пришли изображать богатых туристов, отличную добычу, Горгона развешивает яркие листья и сметает осыпавшуюся гниль в угол.

— Пентагон на лошадях! — орет Шляпник. — Все уходит нашему другу Люциферу.

Все — это ведро рыбы.

— Ухи наварит, — смеется Горгона.

Мы, как и полагается туристам, мнемся у дверей и делаем селфи за селфи. Продувшийся парень с потертым взглядом проходит мимо нас.

— Эй, новенькие! — гремит Шляпник. — Какими судьбами? Откуда входной билет? Украли, небось?

Он подмигивает Горгоне, даже не задумываясь о том, кто тут новенький, а кто старенький.

— Айда в холдем по Кроули.

Люцифер раздает карты, и мы подходим к столу.

— Ну, правила-то знаете, объяснять не нужно?

Мой спутник мотает головой:

— Так кто вы такие? — Шляпник ухает виски, а я сажусь за стол, бросая сумки с покупками на пол, и жадно хватаюсь за карты.

Смерть и Башня. Ну, первое бог с ним, пусть будет, это я привыкла, обычно оказывается новым началом или чем еще. Вот со вторым похуже.

— Колесим по измерением, работаем, к вам занесло, — объясняет мой спутник.

У него сплошные стилеты, а на столе пять старших арканов, с которыми мои карты комбинируются в гибель да загнивание. Я складываюсь, в такой партии что посеешь — то и пожнешь.

Очень скоро остается только Шляпник, и понятно почему — у него любовный интерес до Горгоны, самая выигрышная комбинация на данном столе. Та улыбается и поправляет змею на голове.

— Не угодно ли еще? — спрашивает Люцифер.

Я киваю.

— Обычный покер?

— А вы лицо правильное держать умеете?

Мы держим лицо уже несколько сотен лет, но зачем это знать посторонним.

— Что ставите?

— Зиму можем, — пожимает плечами мой спутник. — Зима надоела.

Горгона охает, садится за стол. Люцифер предсказуемо ставит лето, и дальше нам играть совершенно неинтересно.

Когда все расходятся, мы пьем горькое прямо здесь.

— Ничего, — говорит мой спутник. — Однажды кто-нибудь поставит весну, и тогда…

Тогда наш сын окажется на свободе.

Из наших могил давным-давно пророс терновник, спилили его тоже давно, но мы ждем.

— Давай станцуем, — говорит Тристан.


Зима — весна — еще одна
Казалось бы, стандарный зимний пост-апокалипсис. Его можно читать четырьмя способами. Все подряд — или 1, 4, 7 фразы и так далее (рассказ 2), 2, 5, 8 (рассказ 3), 3, 6, 9 (рассказ 4). Рискните и получите разные измерения.
Скачайте pdf, fb2, epub, mobi.
Над городом летают вертолеты. Я просыпаюсь не от шума лопастей, а от чувствительного толчка в бок. На мгновение предпочитаю не помнить, что это не она, что это никак не может быть она, на мгновение я просто верю, что она жива.

Мы подходим к окну посмотреть на занимающийся рассвет: патрули уже начали свое черное дело, но нам ничто не угрожает. Как-то нужно жить дальше, люди привыкают ко всему, мне сложно смириться с тем, что война пока еще не закончена. Говорят, будто роботам все равно, им не страшен даже почти апокалиптический холод, который мы устроили не далее, как вчера, надеясь, что их нежные мозги превратятся в фарш.

Мы умные, мы научились прятаться и выживать, как будто крысы, загнанные в угол, хотя к ситуации льнет песня Высоцкого. Я подхожу к старенькому проигрывателю и достаю пластинку, чего только ни найдешь в огромных серых сталинках (не подходящего для растопки помещений), и под потолком играет знакомая мелодия. Морщусь от лютого холода, но жечь уже больше нечего, все сгорело в тот памятный день, когда мы решили, что попробуем уничтожить мозги этого всемирного чудовища, хотя бы часть серверов, контролирующих, собственно Россию; правильное ли слово — уничтожить.

Никто не может дать гарантий, что на планете осталось что-то кроме Москвы, пускай в самые первые дни нашей общей компьютерной стужи отовсюду и пробивались теплые ламповые сигналы, долго работал телеграф. В положении волков оказались мы все, и кому-то пришлось выбирать, просто чтобы разучиться помнить, кто и как был убит. После провалившейся попытки наше маленькое сопротивление оказалось обречено, и мы начали предпринимать шаги, больше подходящие отчаявшимся безумцам, чем людям: ну, сколько мы поморозим стужей, и так мало осталось, а роботы — да вон, шагают по улицам, как ни в чем не бывало.

Не хочется оборачиваться, чтобы видеть бесконечную пустоту вместо привычных мне черт; не хочется созерцать пустой взгляд вместо радостного; ничего не хочется, поэтому я смотрю в окно. На улице падает снег, это красиво, и сердце щемит, потому что любовь моя теперь молчалива и безответна, любовь моя мертва, и пластинка начинает шипеть именно об этом, несмотря на то, что я смогу выжить. Противный скрежет напоминает мне о том, что надо сжечь хотя бы что-нибудь, и я иду в далекую часть квартиры, кутаясь в свитер с прорехой, закрывающий пальцы, в старый пуховый платок и в сожранную молью шубу.

Звонит телефон.

Это старый дисковый аппарат, черный, с ущербинами, пластиковая часть круга поломана: к счастью, нам не нужно набирать номеров, нужно только принимать звонки. По пути я толкаю звукосниматель и ломаю иголку, чертыхаюсь про себя. И кому понадобилось звонить мне, кто решил, что он настолько безумен, что выдержит разговор со мной; присматриваю ее вещи, их можно спалить, все равно ничего во мне не осталось.

Беру трубку и все-таки оглядываюсь, не вижу; она осталась стоять, конечно, у окна, она знает, что сегодня последний день нашего существования, как рассказывает нам Нико, сумасшедший грек-ученый, занесенный сюда и страдающий от морозов, и как повелевает нам маленький хакер Игорь. В трубке молчат, в трубке статика. Я молчу в ответ на молчание, нажимаю рычаг, тяжело вздыхаю.

— Кто это? — привычно спрашивает она. — Смена планов?

Иногда мне кажется, что смена планов пошла бы на пользу всем: сейчас начало марта, но холодит, как в самом злом феврале.

Далеко-далеко раздается медленное и неумолимое топанье: значит, робот услышал звонок, даже это смешное дребезжание — услышал, проклятая сволочь.

— Нет, выживать все-таки придется, — я хватаю ружье и показываю знаками, что нам пора.

Я думаю о том, что сегодня непременно пойду на улицу, и там вдруг окажется не так плохо, что я принесу надежду, у меня есть о чем говорить, у меня есть планы, я не хочу умирать в этом снежном плену. Передвигаюсь к наблюдательному пункту, мы успели его сделать давным-давно, когда была жива хотя бы она, моя любовь, когда был жив Лешка.

— Хитрые сволочи, — равнодушно отвечает она, и я думаю, что размораживать, даже в случае успеха, ее придется дольше, чем весь наш несчастный полуразрушенный город.

Машина придумала отличное средство борьбы с нами, она придумала, что если убить побольше детей, современная популяция не выдержит и сломается, пойдет навстречу. Лешку захватило одной из первых волн компьютерной стужи, и мы остались без него, долго наблюдая панику и спасаясь, как могли; робот топает ближе, и нет никаких гарантий, что я не увижу изорванной замерзшей плоти обрывками.

— Мы зададим им жару, — обещаю я растерянно, иногда мне кажется, что лучше было остаться в волне двинувшихся с горя, чем сохранить рассудок и злость.

Люди толпами шли в выросшие распределительные центры, запуганные тем, что будет хуже, правительство не могло ни к кому пробиться, да и средства связи отказали. Я не знаю, что там с ними делали и почему Снежная Королева, наш любимый искусственный интеллект, решил, что будет просто здорово попробовать запаковать свои железки в кожу, может быть, она начиталась книг по психологии.

Мы встаем наизготовку, нам нужно, наверное, попрощаться друг с другом, потому что мы в очередной раз не сможем быть вместе после всего этого, в очередной раз долбанемся, сойдем с ума, погибнем. Я вздыхаю: это надо еще придумать, это хлеще всего, что я знаю, лишить людей человеческого, запугать, уничтожить, схлопнуть как цивилизацию. Вторым шагом был выпуск на улицы этих кадавров, из которых торчали глаза, на которых была перемазанная кровью кожа, как будто прилипшая, а не приклеенная намеренно — кадавры были убийственны во всех смыслах, в них чувствовалась рука безумца.

Вдруг, ни к месту, мы порывисто и молча обнимаемся. Не знаю, кто придумал звать суперкомпьютер Снежной Королевой, но получилось правильно, к месту, сошедшая с ума машина с портретом стародавней актрисы на аватаре всех рекламных щитов, которые остались в рабочем состоянии. Я сомневался, что машина может выдумать такое, но мы же русские, может быть, у нас и машины безумные, что взять с самой странной нации на свете.

Мне не хочется разрывать объятие, но Ольга дергается. Я надеюсь лишь на одно, что меня минует лишнее знание; я помню, как Славка, наш школьный друг, сошел с ума, признав в скальпе робота свою жену; смерть его не сломила, сломило вот это, он бегом рванул в распределительный центр, и его не остановил мой верный электрошок. Робот, меж тем, пришел на этаж, и, в случае чего, мне придется стрелять в упор, а патронов осталось не так много; он страшен, но не пугает, обычная железяка в медных разводах, обычное отродье Снежной Королевы.
Я жду и боюсь дышать. Делать мне нечего, я стою в гнезде, оборудованном под необходимость разового отстрела забреданцев, и пялюсь на лестничную клетку. Робот крутит башкой, я пытаюсь придумать, сколько людей он погубил, но у меня ничего не получается, числа выбегают из головы, слишком долго не было возможности перекусить; на улице раздается пальба, и он сваливает помогать своим.

Ольга кивает на выход, в последнее время наша коммуникация свелась к минимуму; нам и правда лучше не производить шума, все-таки этих тварей полно, я медлю. Потом отодвигаю тяжелый запор и выхожу на заиндевевшую кровью площадку: зрелище не из приятных, но разум уже научился не отличать это все от простого фильма ужасов; признаться, я настолько глубоко там, в аду, что Славку понять не могу. Последние шаги робота раздаются внизу, и я выдвигаюсь в штаб, надеясь, что со мной идет хоть бы тень для защиты, я стал зверски сентиментален.

Москва — не лучший город для передвижения в этих условиях, то ли дело Питер, в котором я вырос, я думаю, что там наши коллеги передвигаются по крышам. Со мной оружие; выходим на улицу, пора — не хочется страшно, но надо думать, как обустраивать поствоенный мир; за поворотом меня встречает коробка на ходулях с автоматом Калашникова. Я замечаю робота вовремя, не успел далеко уйти, и стреляю ему в голову, разряд по стрельбе мне пригодился, зря только привычно ругаюсь; такой модели я не видел, Снежная Королева постаралась.

Снег губит вечный город, но мы двигаемся по наледи, пробираемся переулками между разрушенных домов и поваленных деревьев. Про робота, сделав резкий рывок, забываю почти сразу, идти мне недалеко, а маршрут знаком до боли. Снег полезен, он заметает следы, но оставляет колеи, я вижу, где может быть потенциальная угроза; над головой шумят вертолеты, но, к счастью, у Снежной Королевы не было ресурсов, чтобы сделать достаточное количество беспилотников, вот когда взмолишься и скажешь спасибо за полный бардак на складах и в воинских частях.

Нам нужно дойти до дома на набережной, а потом пробиться с боем к серверной: мы видели, она занимает почти два полных этажа, и, к счастью, особенно не охраняется, не считая роботов и вооруженных людей у входа. Наша Снежная Королева — паникер та еще, выбрала для жизни одно здание, а всем скармливала слухи про склады где-то на Калужском шоссе. С каждым днем ситуация становится все хуже, роботы приводят в порядок то, что успели развалить люди, и с этим сложно бороться.

Разрушенный мост, конечно, не добавляет уверенности ни в себе, ни в правильности действий; второй, для машин жив, но перекрыт, поэтому мы знаем, как добраться по толстой кромке льда. Я вспоминаю, что мы, в общем, простые люди и не понимаю, каким образом такая честь досталась именно нам: ну да, все разбежались, кто-то не выдержал постоянных ударов по мозгам: я помню вереницы машины из города, еще летом, умные ушли пешком, говорят, их достали и там. Наш план с климатической установкой не сработал, только поморозили оставшееся население почти наверняка.
— Зачем она это затеяла? — спрашиваю у Ольги. — Может, нам пора смириться и умереть, все умирают, зачем мы живем?

Никто не знает ответа на вопрос, зачем; в нашей команде оказалась девочка-психолог, которая работала со Скиин, когда та себя наконец-то осознала и пока что откликалась на данное ей имя; она говорила о бесконечном мучении, которое преследовало этот разум, рассказывала о чужой и не понятной никому логике, жалела о бегстве ученых — и хотела наладить диалог до последней минуты, пока до нее добрался случайный робот на случайной улице.

За спиной слышится шорох, и я прыгаю через покосившееся ограждение и несусь куда глаза глядят.

— Ты иди давай, — отвечает Ольга неприязненно. — Знаешь же всю историю, так чего огород городить, мы ее победили.

Мы победили искусственный интеллект, расползшийся по миру, нам удалось это сделать, но я потеряла Мишку; мы добиваем роботов — или ждем, пока они наконец-то сдохнут сами; но нам надо искать выживших, а не гоняться за мертвецами.

Сегодня до штаба мне не добраться, хорошо, если уцелею по дороге, бегу, ломая ветки и срезая через дома, чтобы тот, кто сел мне на хвост, все же отцепился.

— Оленька, который раз мы идем ее побеждать, ты, наверное, не считаешь, а я устал.

Нико, наш умник, оказался предателем, он все это время работал со Снежной Королевой, рассказывал ей о наших планах; повезло, что Мишка утащил его с собой.

Нико оказался предателем, Олька утащила его с собой, и я не успел, не справился, не смог пустить программу.

— Миш, не валяй дурака; никто же не знал, как она преобразует простой кусок кода, никто же не знал, что у нее такие мощности, но мы весь мир спасли. Разве этого недостаточно? — звучит она устало и почти надломленно, но я и не думаю спорить.

Идеальный план всегда просто как три копейки, взрывать Королеву не было никого смысла, она бы просто переместилась на другие сервера, мы хотели одно, запустить в ее систему идею, что сегодня второе февраля, навечно и навсегда — второе февраля. Все должно было быть просто, каждый день ее разум перещелкивался бы обратно, и она следовала бы своим планам; по счастливой случайности, именно второго февраля ее завод вставал на перепланировку, туда завозились детали, и роботы даже не могли даже перезарядиться; осталось воспользоваться только ноутбуком, серверной, да кодом на флешке, и мы были бы в шоколаде.

— Она создала временную петлю, — вяло возражаю я. — Я устал ходить каждый день, чтобы сделать то же самое, мы ведь даже не знаем, что случилось с миром.

Сейчас она стояла и тихо гудела, поддерживая какой-то процесс, но роботы повывелись почти все, и мы потихоньку начинали жить, не боясь ее; впрочем, у входа в дом на набережной так и стояли кордоны охраны — судя по всему, нам удалось ее застопорить, создать системную ошибку: на телеграфе оказалась куча непрочитанных сообщений из разных точек мира, говорящих о том, что выпуск новых роботов прекращен.

Я оглядываюсь и забегаю в старое здание, дергаю двери квартир на себя, пока одна не подается, в ней, конечно, труп, который чуть не падает на меня, но запаха я не чувствую из-за стужи, баррикадируюсь получше, раздумывая, что же предпринять и натыкаюсь взглядом на маленький автономный генератор.

— Ну, нам остается только надеяться, разве не так? — спрашивает Ольга, привычным ударом ломая маленького робота-шпиона.

Меня пугает воцарившаяся тишина, но я дохожу до штаба без приключений, надеясь, что весна наступит и там, куда пропал Мишка, потому что она просто обязана наступить.

Я завожу его и подключаю обогреватель, все равно сидеть и ждать; наших ребят давят один за другим, Снежная Королева будто с цепи сорвалась, а я вспоминаю только то, как она раз за разом выводила на мониторе: «Смысл, смысл, смысл»; я не успел запустить вирус, как и сейчас, спасся бегством, оставив Олю с вывороченной раной в груди.

Мы ходим этим маршрутом около месяца, я и сам, если честно, сбился со счета; я не понимаю, на каких мощностях обычный искусственный интеллект, ха-ха, смешная шутка, не правда ли, создал из нашего кода временную петлю, и хорошо, если только для нас двоих; в последнее время я в этом не уверен, но если это ад, то я его принимаю, просто иногда ропщу от скуки.

Маленький генератор уже работает, вокруг — улыбающиеся лица, меня обнимают, целуют в щеки, говорят: «Ну вот и Олька, наконец-то!», — тут собрались все наши десять человек, включая малолетнего хакера-героя Игоря, который, конечно, в очередной раз что-то чертит; в его планах — вернуть все обратно, а потом попробовать достать королеву из стазиса, неважно, через пять или пятнадцать лет, и поговорить с ней, понять ее; искренне надеюсь, что его если не убьют, то хотя бы отговорят от данной затеи.
Наконец-то становится тепло, и я грею замерзшие пальцы, думая о том, что идея была негодной, да, наш Игоряша расстарался, но вдруг где-то на Земле Снежная Королева второго февраля готовила массовую подлянку; мы заботились только о себе, и за это и получили.

Мы никогда не сбиваемся с маршрута, потому что позволить себя убить, не донести код, все-таки страшновато, кто его знает, что случится в противном случае; мы сами давно роботы ее величества госпожи Снежной Королевы.

За окном шурует дрон, но мне все равно и апатично: войну мы проиграли, так почему бы не остаться здесь навсегда, с запасом еды и воды — или пустить пулю в лоб прямо сейчас; мне аж весело становится от этой мысли.

Но наш бодрый бег вдруг прекращается: впереди завал, стена, прохода нет, и я оборачиваюсь на Ольгу. Она сама стоит, смотрит расширившимися глазами; вывод лично у меня один, Снежная Королева что-то заподозрила и решила поменять правила игры.

Это тоскливо, и я сажусь слушать, что происходит, поближе к маленькому обогревателю; из этой квартиры давным-давно вынесли жильца, а бензин мы потихоньку находим, так что возможность погреться, да кто ей когда пренебрегал.

Покончить с собой, и пусть они все долбутся кто чем, а что, это вполне себе замечательный вариант.

От ближайшей стены к нам направляются два робота, и мы срезаем через снег, через дворы, через разломанную детскую площадку в черной изморози, не тратя патронов, они нам понадобятся попозже.

Первым выступает Михалыч «доживем до понедельника» — он, конечно, будет президентом нашей маленькой республики, мне, впрочем, совершенно не до него, я занята другими мыслями и абсолютно другими делами; еще мое внимание привлекает черный дисковый телефон, почти как в нашей сталинке на Фрунзенской.

Я достаю пистолет, ха-ха, пули мне больше не понадобятся, и примериваюсь; это интересное ощущение.

Впервые за месяц с лишним сбиваться с маршрута — странно, я моргаю глазами и вдруг вижу квартиру, чувствую тепло, но вот уже мне надо прятаться за угол и отстреливаться все-таки, ах ты черт, да подавитесь вы, и вталкивать Ольгу в дверной проем, надеясь, что никто из глазастых не заметит, какой именно.

Они где-то раздобыли отличного виски и теперь наливаются за победу и право сильного, кто-то шутит и хочет разбить Королеву, разнести по щепочкам, Игорь пугается, хотя, по идее, она едина, и, если жива хоть в одном скоплении серверов, жива везде; ну и охраняют ее у нас нелогично, зачем это.

Имело ли смысл то, что я расстрелял сервера, убегая, впрочем, наверняка не все.

Мы забегаем в квартиру и нам некогда отдышаться, только прикрыть дверь поплотнее (в результате, срываем замок к чертовой матери, а я, ругаясь, прислоняю труп хозяина на манер подпорки); мы отходим в глубь квартиры и встаем, замираем, переводя взгляд с двери друг на друга.

Я задумываюсь о том, куда пропали Мишка с Нико и снова — о том, про что гудит Королева.

Я тяну крючок.

Звонит телефон. Хватаю трубку.

Пап

Мам

Пап, — говорит Лешкин голос. — Зачем вы так с ней?

Роняю трубку, подбираю трясущимися руками, снова прижимаю к уху.

— Ты здесь?

— Да, милый, да. Слышу.

— Мы придумали с ней сделать вот так. Прости, я не могу…

— Леш, ты где? О чем ты говоришь? — Боль становится нестерпимой.

Ольга вытаращивает на меня глаза и поднимает пистолет.

Я стучу пистолетом по полу, глотая слезы, и жду ответ.

Надежда гораздо хуже ее отсутствия, но пистолет я наконец-то опускаю.

Мир вдруг будто идет помехами.

— Пожалуйста, доберись до завода. Ты же помнишь, где находится завод.

Маму возьми.

Я покажу тебе кое-что.

Я кое-что тебе покажу, не бойся.

В трубке — гудки. Я кладу ее на рычаг с осторожностью, чтобы не напортить ситуации еще больше. Я жду звонка, но его не поступает.
Что-то все-таки пошло не так, и ловушка больше не работает. Я думаю сказать обо всем Игорю, вот же он, в соседней комнате, но там звонка будто и не слышали. Выхожу на улицу, даже не заботясь о погоне; ловушка значит ловушка, мне уже все равно.

Ольга трясет меня за рукав, мне очень сложно совмещать мысли, мне очень сложно делать что-либо, иногда мне кажется, что Ольги рядом со мной нет, зато город выглядит еще хуже, чем раньше. Ноги несут меня к заводу, и я ужасно боюсь, что что-нибудь случится — и не донесут. Погоня вроде бы отстала, и это точно ловушка Королевы, но я один, почти все погибли, да что им, в самом деле, надо.

— Очнись, придурок! — очень зло и по-человечески шипит она, и я выпадаю в реальность.

До завода идти немного, и мне, если честно, больше туда не хочется; я заглядывала внутрь, когда война закончилась, но…

Мысли меня окончательно покидают, и я перехожу на легкий бег.

ЛЕШКА!

— Она задурила тебя, — плачет Ольга. — Лешку убили, давным-давно, нам нельзя, нам нужно по старому маршруту в наш вечный ад.

А что если… Что если… Думать у меня не получается, я сдаюсь, аргументация больше не проходит; я не спутаю голос сына ни с чем и никогда.

Машины не мешаются, и я петляю по улицам совершенно спокойно, так, будто бы план нам удался.

Я даже не ругаюсь с ней, я знаю, что за одно обещание она пойдет со мной туда, куда я попрошу, хотя бы и к дьяволу в пасть; времени анализировать нет, и мы просто движемся по полуразваленному снежному городу то ли на свою голгофу, то ли к вечной милости, впрочем, не одно ли это то же.

Я жалею, что у меня нет хотя бы лыж, если не снегохода, но я бегу пешком, тут не так уж и далеко; внутренний компас пока что не сбоит.

Краем глаза я ловлю движение на одной из параллельных улиц, мне кажется, что я вижу Олю, несущуюся по тому же маршруту, но даже думать об этом не хочу.

Мы замираем перед старым зданием и снова хватаемся за руки; завод, конечно, не работает, но внутрь заходить так же страшно, как страшно не выполнить предназначение.

Огромный вход порицаемого символа веры закрыт, убит, занавешен от греха подальше, но все-таки в светлый камень примешались и следы топлива, и, наверное, крови, которой этого город просто полон.

Врата открыта даже чересчур гостеприимно; я по привычке крещусь, а потом думаю, что, наверное, застрелиться всегда успею, и ничего мне не будет, и со мной тоже ничего не случится, уже успело.

Мы делаем шаг.

Я дергаю на себя дверь и засовываю сначала голову.

Делаю шаг через порог.

Внутри темно.

Бредем между конвейеров и валяющихся запчастей, здесь пока не наступил упадок, который должен был наступить вне нашей петли, здесь просто реорганизация; я готовлюсь ко встрече со злым и жестоким чудом; силуэты тел на лентах напрягают.

Завод пуст, здесь нет даже человеческой охраны, никто не хочет быть рядом с этим проклятым местом. Я инстинктивно ежусь, зная, что через какое-то время найду задний отсек, в котором и будут разделанные человеческие останки.

Образа на стенах заляпаны кровью, да и вообще, памятник целиком — уничтожен: я решаю достать фонарик, раз уж мне все равно, и вижу, первое, что я вижу, это совершенно непонятную моему разуму уродливую конструкцию; наверное, это конвейер для сборки роботов, но он уходит под самый потолок, извиваясь волнами и кольцами, и Пантократора мне даже не видно.

Мы даже не пытаемся осмыслить увиденные обрывки, они слишком чуждые и чужие, мы просто идем, идем, пересекаем ленту, причем Ольга чуть не падает, зацепившись ногой за деталь, но я подаю ей руку, и она крепко на нее опирается, я не знаю, куда мы идем, храм сокрыт в темноте, и тут слева загорается невыносимо яркий свет.
Я готовлюсь отворачиваться и реветь, потому что мне сложно даже описать то, что творится за очередным поворотом, но он оказывается не тем, а потом где-то справа вспыхивает экран.

Я вспоминаю слова психолога о чуждости разума Снежной Королевы и наконец-то готов с ними согласиться; впрочем, раздумывать мне некогда. Откуда-то виднеется полоска света, и меня нетерпеливо зовет Лешка.

На экране — он, то ли поменявшийся и немного повзрослевший, то ли совсем неизменившийся.

Мам, пап

Мам

Пап, — Лешка радостно улыбается. — Давно не виделись, а?

Ольга заливается слезами, да у меня самого к горлу подкатывает ком.

Я ловлю ртом воздух.

Я улыбаюсь.

Против ожиданий, воспитанных чем-то, он сидит в небольшой комнате, отделанной деревом, окна выходят на зеленый лес, он болтает ногами и будто бы заглядывает в неудобно расположенный экран.

Ж-живой?

— Пожалуйста, не плачьте, — просит он. — Не нужно, это лишнее.

— С-сынок, — говорит Ольга, а я не знаю, на кого смотреть, на нее или на него, воскресение случилось на моих глазах, и воскресли оба.

— Это правда ты? — спрашиваю растерянно, стараясь не плакать, понимая, что здесь что-то зарыто, здесь что-то не так, да и зачем вообще было огород городить. — А папа, знаешь, — вдруг виновато продолжаю я, но он мотает головой, и я замолкаю.

— Спасибо, Снежная Королева, я уж не знаю, откуда ты научилась милосердию, — говорю я. — А Ольгу почему не показала?

Экран идет рябью. На экране появляется черноволосая девочка, она идет к Лешке, толкает его в бок и говорит:

— Слыхал? Ты слыхал?

И тогда Лешка, сглотнув, говорит:

— Мам, пап, я вам сейчас все покажу. Вы же не знаете, что получилось из вашей задумки. А потом я попрошу… одних из… вас отказаться. Я все объясню, просто посмотрите.

Экран делится на части, и на нем появляюсь я один, я с Ольгой и Ольга без меня. Маленький квадратик с Лешкой исчезает, и начинается куча-мала.

— Вы кто? — нервно спрашивает Ольга.

— А ты сама кто? — задираюсь в ответ; вопросов с меня достаточно, хотелось бы ответов.

Кручу головой и выдаю свое:

— Число сегодня какое?

— Второе февраля, конечно, — отзываюсь я своему двойнику.

— Третье марта, — говорю, подозрительно оглядываю двух Мишек.

— И у меня третье, — отвечаю я.

— А… почему вы не вместе? — замечает Ольга. — Что случилось?

— Миш, — говорю я одинокому с замотанным взглядом. — Нико…

— Предатель, — отвечаю я. — Я не успел, ты прости уж.

— Стоп, — говорю я. — Ребят, мы успели. Мы уже, значит, месяц живем в дне сурка, каждый день ходим, сажаем программу и успеваем.

— И я успела, но только Мишка… — растерянно ищу взгляд, хоть чей-нибудь. — У нас нет войны, но Мишка…

В идеальных репликах приходится сделать паузу, прерваться: у всех получилось, кроме меня, но как, черт возьми, и почему…
— Ириска забрала вас с собой в петлю, случайно, она не хотела, — объясняет появившийся на экране Лешка. — И из этой точки появились лучи… Я не очень понимаю, хотя она мне давно объясняет. Мы с ней осознанно действуем в третьей ветке, где остался жив папа. Там живы и мы. В двух других… гоняем на повышенной мощности, но по кругу. Ириска решила этот парадокс, но… вам надо нас освободить.

Все мешается у меня в голове, и то, почему сын зовет Снежную Королеву Ириской, и то, почему мне нужно отступить, наверное, только потому, что я не хочу думать, где сейчас Лешка.

— Она тебя… оцифровала? — задаю я свой самый главный вопрос, потому что ждать уже больше не могу, и одинокий Мишка из другой временной ветки смотрит на меня ошарашенно.

Верить в Олину фразу мне не хочется. Но мы уже потеряли Лешку, поэтому его существование в каком-либо виде кажется чудом.

— У нее не очень с контактами было, — извиняющимся тоном говорит Лешка, и я наконец-то узнаю его, принимаю за то, что есть. — Представьте… хотя это трудно. Вокруг кто-то бегает, кто-то паникует, кто-то грозится ее отключить. Она одна была. Ей все было чужое. Мы ей были чужими. А потом… потом появились дети. Мы ее вообще нашли в углу этого дома, она заплаканная была, никого не подпускала сначала. Пожалуйста, не убивайте ее.

Ольге дурно, она отворачивается и делает несколько шагов за угол.

Я стираю бегущие по щекам слезы.

Любая жизнь лучше, чем никакая?

— Мам, пап, те, которые из петли. Пожалуйста, не делайте ничего сегодня. Мы договорились с Ириской, она не будет больше делать глупостей, вы сможете нормально жить. Машины будут отключены, и лучей не появится. Останьтесь, пожалуйста, здесь. Мам, пап, идите спать. Вы проснетесь третьего февраля, так говорит Ириска. Все… вы. Прошу вас.

Я резко разворачиваюсь и отхожу за Ольгой, это все чушь, нам нужно коротать век в этой петле, столько, сколько понадобится, подростку легко задурить мозги; если хотя бы в одной временной ветке мы победили, то…

— Миш, — зову я без особой надежды, — Миш, не надо, не слушай его, у нас мир.

— Еще чего, — вступаю в спор я. — Во-первых, у нас тут война. Во-вторых, почему не спасти Лешку?

Выбор все равно лежит на нас, и я иду через храм, чтобы застать Ольгу в слезах, но она, оказывается, не плачет, она снова замерзла и заиндевела.

— Что делать будем? — спрашиваю я у оставшегося Мишки.

— Ты сама знаешь, что решают все они, — устало отвечаю в ответ. — Давай посидим тут, в конце концов, тебе все равно, и мне тоже все равно; с Лешкой поболтаем, поговорим вообще, я соскучился.

— Оль, мы же идем к Снежной Королеве и запускаем программу, правильно? — Я переваливаюсь через конвейер, она неловко кивает головой в ответ.

— Ты хочешь, чтобы они ничего не делали? Ты правда веришь в Лешку?

— Это Лешка, она не смогла бы его сымитировать так. И на контакт бы не пошла. Ее социализировали дети, я верю ей, я верю в эту теорию.

На экране все еще о чем-то переговариваются наши разновидности из третьего марта, а мы молча идем к своей главной цели. На этот раз нам никто не мешает, и из любопытства мы проходим по мосту, а не спускаемся на лед. От дня, нашего дня, осталось всего ничего, главное — не провалить дедлайн, и мы спешим молча.

— И что, Миш, это достойно жизней половины Земли?

Я пожимаю плечами, я устал спорить, но в чудеса верить все-таки хочется: передо мной Оля, передо мной Лешка, мнется и молчит во всю оставшуюся треть экрана.

Мы доходим до серверной совершенно без помех, я достаю ноутбук и все-таки пытаюсь понять, откуда взялись две другие временные ветки. Впроочем, я не физик, мне только и надо, что вставить флешку в компьютер.

— Последний шанс, — говорит Лешка нам обоим. — Мы очень долго делали так, чтобы вы все поговорили, это почти невозможно, нужна…

— Нужна синхронизация, — говорит бледная чернокосая девочка. — Я синхронизировала вас по звонкам. Вы временной парадокс. И я временной парадокс. Я надеюсь, что у нас получится все сделать так, чтобы мы оказались правы. И чтобы вы меня потом не взорвали, ведь я отключила своих… кукол. — Она кривится. — Я… не уверена, что делать, я не уверена, права ли я. Я бы самоуничтожилась, когда петля кончится, но во мне живет цивилизация ваших детей.

Меня наконец-то тошнит скудным завтраком. Я хочу извиниться, чтобы не пугать Лешку, утираю рот рукой, начинаю о чем-то трещать, и мы говорим, и даже Мишка в конце концов присоединяется, в этом раскладе он вытянул не слишком удачную карту.

Я только надеюсь, что этим двоим хватит ума, потому что мне бы, наверное, не хватило. Ольгу тошнит, и я мотаю головой, закономерная реакция. Долго молчу, а потом рассказываю про свою жизнь без них обоих, даже о самоубийстве говорю, и Лешка ужасно пугается, дико, мне сложно его успокоить. Потом Ольгу клонит в сон, и я тоже думаю, что пора.

Выстрел звучит настолько громко, даже несмотря на размеры заиндевевшей квартиры, что я дергаюсь в сторону. Это… Ольга. И это — разлетевшаяся в мелкую крошку флешка. Я не верю своим глазам, я трясу ее за плечи, и все остальное превращается в раскаленный ужас, мы ссоримся, мы орем друг на друга, я проклинаю ее по всем матерям, до тех пор, пока дедлайн наконец не выходит.

В здании по-прежнему тихо, Снежная Королева шумит серверами, но нас, сидящих по разным углам, никто не приходит убивать час, два, три. Я потихоньку подползаю к Ольге, и она рыдает у меня на плече. В сон тянет неумолимо. Закрывая глаза и укрывая нас курткой, я думаю о том, какое число будет завтра.

Над городом нет вертолетов. Меня толкают в бок.

Мы просыпаемся.

Мы просыпаемся.

Мы просыпаемся!

Куссия
Что делать, если очень хочется найти картину Сальвадора Дали? Рассказ написан в 2012 году, финалист конкурса «Роскон-грелка», первого для автора.
Скачайте pdf, fb2, epub, mobi.
Фели долго всматривался в имя отправителя на фирменном конверте почты Испании; тот, впрочем, никак не хотел проявить ответную любезность и посвятить своего адресата хотя бы во что-то. Содержимое вызывало еще больше вопросов: обычный тетрадный лист и семь слов, написанных незнакомым почерком. «Машина времени в подвале у Себа, болван».

Фелисиано перечитал послание еще раз, сделал глубокий вдох, посмотрел на темно-синее небо и, в полной уверенности, что все это — дурацкий розыгрыш, первое апреля как-никак, пошел в дом. Искать связь с картиной он не стал. Мелькнула было такая мысль, но в самом-то деле, зачем множить сущности без веской на то причины. Небольшой по размерам и совершенно отвратительный по сути своей шедевр Дали, конечно, взялся из ниоткуда, был вполне реален и находился в доме через дорогу, но объяснять его появление машиной времени? Фели смял лист, порвал конверт на четыре части (странная, родом из детства привычка) и выбросил все в ведро.
* * *
— Скажешь тоже, «Строукс»! — возмутился Себ.

— А что такого? — пожал плечами Фели. — Ты об этом сколько уж мечтаешь, с тех пор, как нам по двенадцать лет было?

Себ сделал круг по комнате.

— Идиотизм это, сам не понимаешь, что ли?

Фели пожал плечами и легко рассмеялся. С утра пораньше к нему домой вломился школьный друг, живший напротив, и с порога начал что-то кричать про своего отца, машину времени, подвал и бесконечно-безграничные возможности. Себ всегда был чересчур впечатлительным, Фели всегда знал об этом — и оттого еще больше его любил. По этой же причине и посоветовал первым делом смотаться на концерт американской группы, которую они оба боготворили с детства. На первый концерт, в 2001 год.

Сеньор Диаз-Герра, отец Себа, занимался какими-то проблемами виртуальной реальности, не так давно добился потрясающих успехов и уехал в Мадрид с докладом. И вот теперь его сын, размахивая руками и поминая через слово Богородицу и всех святых, пытался доказать, что никакая это не программа, а самая настоящая машина времени. Потому что в ней, де, надо выставлять не условия, а дату, локацию — и время прибытия обратно. То, что отец вряд ли бы оставил такое изобретение только под защитой четырехзначного кода в лаборатории, находившейся в подвале собственного дома, Себу, очевидно, не приходило в голову. А Фели не хотел спорить, потому что догадался сразу: дядя Тони, видно, сделал симулятор, который конструировал затребованную реальность исходя из введенных параметров, благо сейчас практически что угодно можно было найти в Сети.

— Ты, главное, не трогай там никого и не разговаривай ни с кем, просто развлекайся.

Про себя Фели подумал, что впечатление останется навсегда, даже когда друг догадается, что все происходящее вокруг — не более, чем объемная запись, транслирующаяся на белые стены подвальной лаборатории.

Себ вдруг кивнул, просиял окончательно — и исчез из жизни Фели на пару дней, что только укрепило последнего в подозрениях. В конце концов, на просмотр голограммы тратится реальное время, а дата прибытия обратно... Фели представил, сколько денег получит сеньор Диаз-Герра за свое изобретение, и обрадованно усмехнулся: будет на что его оболтусу-сыну сочинять музыку.



— Ты опять ничего не понимаешь и не хочешь понять! — кипятился Себ. — Эта чертова теория, оказывается, верна, то есть, неверна, то есть... Понимаешь, с помощью этой машины можно все!

Фели тяжело вздохнул. Был четверг, 27 марта, и они с Себом неспешно напивались в старом баре в центре города. Как ни странно, но смысл Фели вполне уловил; друг, конечно, гораздо лучше объяснялся при помощи музыки, но за семнадцать лет можно было привыкнуть и не к такому.

— Да все я понимаю. Нелюбимый тобой Гумилев и нелюбимая тобой пассионарность — что тут непонятного-то.

— Но он оказался прав, — растерянно развел руками Себ и, конечно, расплескал виски на майку.

Фели только поднял брови в ответ: сам он к теории русского историка относился довольно равнодушно.

— Не понимаешь, не понимаешь! — затвердил Себ. — Ну конечно, как ты можешь понять, тебя там не было. Это... Это... Ну как объяснить. Пассионарием можно стать, и только потому, что у тебя под рукой оказалась такая машина. Можно все: представляешь, предотвратить Гражданскую?

— Да уж, — хмыкнул Фели, — один пассионарий предчувствовал, другой предотвращать собрался.

— Болван, — беззлобно, но горячо сказал Себ, и Фели засмеялся.

— Кстати, — он решил сменить тему, — я все никак не могу понять, по какой причине эта байда с фасолью висит в Филадельфии. Обыскался, знаешь ли, когда нас заставляли делать доклад на чертовой истории искусств, и ничего не нашел. В 1936 году картина в Испании, и Дали ее переименовывает, а потом бац! — сразу наши дни и Музей изобразительных искусств Филадельфии. Посредине — ничего.

— Ее тоже можно вернуть, — пожал плечами Себастьян.

— Это симулятор, старик, — сказал Фели и сделал глоток из стакана. — Разве нет?

Себ помедлил немного и кивнул в ответ. Больше в тот вечер о машине они не вспоминали.

— Себастьян, что у тебя тут вообще происходит? — поинтересовался Фели, с удивлением заглядывая в настежь распахнутую дверь дома напротив.

В прихожей царил страшный беспорядок. Фелисиано уже достал из кармана сотовый, чтобы звонить в полицию, но тут со стороны подвала появился Себ. Грязный, покрытый чем-то похожим на копоть и держащий в руках завернутый в тряпку прямоугольник.

— Что это? — спросил Фели, уже, впрочем, откуда-то зная ответ.

Себ вздрогнул и посмотрел на него невидящим взглядом. Потом будто спохватился и сказал буднично:

— Неважно.

В этот момент Фели испугался по-настоящему.

— Картина? — спросил он, чуть ли не заикаясь. — Та, о которой говорили вчера?

Себ спокойно улыбнулся и снял тряпку с полотна.

— Репродукция, конечно. Хотел пошутить над тобой еще немного, поднял тему, ездил сегодня полдня... Сейчас решил, что хватит с нас. Это симулятор, а никакая не машина времени.

Он уставился в потолок, будто избегая смотреть на полотно, и на его лице Фели вдруг прочитал невыносимую муку. А прочитав — почувствовал, как холодеет спина.

— Что значит «репродукция»? — спросил он, едва шевеля языком.

— Ну как что? — ровно отозвался Себ, поставил картину к стенке, отошел на пару шагов и скривился. Яркие цвета, абсолютно больной сюжет — «Мягкую конструкцию с вареными бобами» невозможно было не узнать. Но Фели интересовало не это.

— Репродукция с чего? — снова спросил он, судорожно сглатывая и перебирая в голове все варианты.

— С оригинала в филадельфийском музее. Фели, ты надрался, что ли? Мы только вчера обсуждали, — опять чересчур равнодушно отозвался Себ.

И тогда Фели понял все. Молча достал из кармана сотовый, набрал в поисковике название и протянул девайс другу.

— Нынешнее местонахождение неизвестно, пропала во время Гражданской войны, и никто не смог найти следов. Вчера я говорил тебе именно об этом, — голос все-таки прервался, и Фели пришлось кашлянуть.

Себ пожал плечами в ответ. Помедлил немного, потом пошел на кухню. За ним, еле волоча ноги, последовал Фелисиано. Существование машины времени не укладывалось у него в голове.

— Первый раз я просто унес ее из мастерской, — холодно сказал Себ, и сердце Фели оборвалось совсем. — А потом пришли они, да-да, они, — Себ кивнул головой куда-то в глубь дома. — Они предотвратили Гражданскую, и мы вляпались во Вторую Мировую на стороне Союза. Представь себе. Но я украл ее и тогда, просто из спортивного интереса. Дедуля остался жив, и мы все были живы, и весь город принадлежал нам. Но не было тебя, знаешь. Картину стало некому показывать. И тогда я помешал им предотвратить Гражданскую. Знаешь, я успел смотаться в будущее. И в прошлое. Они гнались за мной повсюду, но ничего у них не получалось. Отец, видно, не рассказал о прототипе. Я прожил целую кучу разных жизней — и всегда возвращался сюда. Просто не подумал, что репродукцию писать не с чего.

Себ замолчал, потом поднял взгляд — и помахал кому-то рукой. Ошеломленный Фели обернулся. В гостиной толпилось пять человек, и выражения их лиц не сулили ничего хорошего. Фели инстинктивно захлопнул дверь и запер ее.

— Да не беспокойся ты так, — широко улыбнулся Себ. — Я ведь не дурак, хоть ты меня иногда таковым и считаешь. Вместе сосчитаем до трех — и все вернется на круги своя.

— Каким, мать его, образом?! — не выдержав, взорвался Фели.

— Очень просто, я уничтожил лабораторию и записи отца давным-давно. Никакого прототипа не было в помине, это реперкуссия, Фелисиано, просто репер...

Фели моргнул. Он всегда ненавидел такие моменты: отвлечешься на мгновение, а друг умолкает и ждет ответа.

Себ, впрочем, сам о чем-то задумался.

— Ребята, вы тут? — громогласно вопросил дядя Тони, чуть раньше обычного вернувшийся из своего магазина.

— На кухне, — отозвался Себ и внимательно посмотрел на друга.

Вопреки ожидаемому, сеньор Диаз-Герра не появился в дверях, зато почему-то припомнил вслух Деву Марию и еще пару святых. Фели испытал довольно странное чувство и, не раздумывая, ринулся в гостиную.

Прислоненная к стене, чуть прикрытая грязным куском ткани, посреди комнаты стояла безумно неприятная картина Сальвадора Дали, утерянная еще в Гражданскую войну.

— Куссия, — вдруг выдал Себ и удивленно уставился перед собой.

Фели и сеньор Диаз-Герра, не сговариваясь, расхохотались в голос.

Перстень с драконом
Стилизация под английские истории про призраков.
Скачайте pdf, fb2, epub, mobi.
В мае 18** мне достался небольшой приход на самом востоке Саффолка, и, хотя никому из своих товарищей похвастаться назначением я не мог, все же сетовать на судьбу мне тоже не хотелось. Дело в том, что, обладая некоторой авантюрностью — совершенно, впрочем, неуместной для слуги божьего — я с радостью брался за задания сложные, а подчас и казавшиеся невыполнимыми. Мое прибытие в Алдертон (так называлось место моей будущей службы) было довольно равнодушно встречено местными жителями, однако уже через месяц я заметил явный прирост в числе прихожан. Возможно, причиной этому послужили начало лета и массовое бегство из городов, однако в душе я тешил себя надеждой, что мои проповеди, которые я пытался делать интересными и как можно более современными, тоже сыграли свою роль. По прошествии еще нескольких недель я наконец-то выделил время, чтобы организовать дискуссионный клуб, познакомился с владельцами нескольких усадеб и почти совсем обжился в оказавшемся гостеприимным Алдертоне. Вместе с тем, однако, я отчего-то время от времени начинал предаваться мрачным размышлениям о том, что все достается мне чересчур просто, а значит, скоро Господь должен будет послать мне испытание, дабы проверить мою веру. От моего несдержанного на язык служки я узнал о существовании тайного хода между церковью и Алдертон-холлом, появившегося в эпоху Реформации и, по слухам, так и не покинутого самыми стойкими католическими священниками. «Каждый год, ровно в полночь 24 августа они начинают там ходить, громыхать костями и пытаться выбраться наружу», — именно этой фразой юный Уильям закончил свой рассказ, и мне пришлось произнести небольшую проповедь о вреде суеверий и отсутствии связи между Варфоломеевской ночью и добропорядочными англиканами; она, впрочем, его совсем не убедила. Мои опасения, напротив, только укрепились, и я со дня на день ждал открытия каких-нибудь совсем уж фантастических подробностей, вроде того, что половина прихода на самом деле — запуганные легендой католики.

Однако беда пришла совсем не с той стороны, и 24 августа того года не оставило в моей памяти сколь-нибудь значимого следа (тем не менее, не могу умолчать о том, что события 18** года, отголоски которых добрались до самого Лондона, с лихвой окупили этот факт, впрочем, мой нынешний рассказ не об этом). Теплым августовским вечером я вышел из церкви с намерением пройтись до берега моря — день выдался довольно неприятным и богатым на переживания: в приходе побывала комиссия непонятного мне происхождения, состоявшая из двух человек чуть ли не военной выправки — поэтому я хотел позволить себе подобную маленькую слабость перед тем, как запереть наш приход и отправиться домой. Закрывать раньше времени я не собирался: вдруг какой заблудшей душе понадобится помощь божья, а я, в угоду своему плохому настроению (почему-то я уже успел решить, что комиссия — начало моих последующих бед), откажу ей в этом. Надо сказать, что в последнее время в церкви я часто видел приезжих графинь, чуть реже — их супругов. Именно с такими довольно невеселыми мыслями я и отправился к морю, благо до него было рукой подать. Я прошел мимо постоялого двора, свернул направо, и, почувствов внезапный укол совести, обернулся, чтобы посмотреть на церковь. Издалека она выглядела, пожалуй, еще лучше, чем вблизи. Вероятно, ее можно было обвинить в некоторой мрачноватости или тяжеловесности производимого впечатления, но все это было неважно: от добротного обвитого кое-где плющом здания исходили спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Я невольно залюбовался и даже на мгновение совсем забыл о тревожным мыслях, не покидавших меня с раннего утра, однако тут что-то привлекло мое внимание. Какая-то тень будто бы метнулась через небольшое кладбище, находившееся прямо за церковью и хорошо видное мне с моей точки обзора, и исчезла за углом, оставив меня в недоумении. Действительно, кому понадобится заходить в церковь через погост, да еще и таким странным образом? Я обернулся, бросил взгляд на море, вздохнул и, как можно быстрее, устремился в свой приход.
Признаться, переступая через каменный порог, я был готов увидеть кого угодно, включая грабителей (не следует, все же, забывать, что у нас хранилась, да и хранится по сей день, одна реликвия, принадлежавшая, по слухам, самому апостолу Павлу), однако же в первый момент мне показалось, что церковь пуста. И только через несколько мгновений я увидел стоявшего на коленях перед алтарем человека, который не удостоил мое появление вниманием. Мне, приведенному в довольно сильное замешательство, пришлось его слегка окликнуть. Это действие произвело поразительный эффект: человек подпрыгнул и, осеняя себя крестным знамением, побежал мимо меня к выходу, ловко, тем не менее, лавируя между скамьями. В перекошенном и белом лице я с трудом узнал знакомые черты и, не скрывая своего удивления, позвал по имени: «Джеймс». Ибо это был Джеймс Расден, приехавший сюда с неделю назад погостить вместе со своей матушкой, женщиной исключительной красоты и столь же исключительной добродетели. Сам Джеймс изучал в Оксфорде юридическое дело и подавал большие надежды; я успел только раз поговорить с ним на встрече дискуссионного клуба и уже находился под глубоким впечатлением. Блестящий молодой человек, он, тем не менее, отрицал всякую возможность существования всевышнего отца, чем ужасно меня огорчил. В остальном, впрочем, мы вполне сошлись. Стоит ли говорить, что подобного развития событий я никак не мог предвидеть или ожидать.

Мой оклик, казалось, не возымел на него никакого влияния, однако у самого выхода он все же остановился и, будто превозмогая дикий ужас, повернулся ко мне.

— Джеймс, в чем дело? — спросил я как можно более спокойным и даже будничным тоном.

— Святой отец, я... — на этом молодой Расден умолк и, как я ни старался, не произнес больше ни слова, устремив вместо этого глаза куда-то наверх.

Опустим то, каких усилий мне стоило уговорить его пойти ко мне домой (было уже довольно поздно) и поведать о событии, столь его напугавшем; не будем упоминать и то, к каким методам мне пришлось прибегнуть, дабы привести молодого человека в чувство. Прошло не менее часа, прежде чем Джеймс стал более-менее напоминать самого себя в частности и человеческое существо в целом. Какое-то время он колебался и не хотел ничего рассказывать, однако мое вполне невинное предложение проводить его до дома, где я смог бы препоручить его заботам графини Расден, испугало его настолько, что он, сбивчиво и сумбурно, начал свой рассказ.
«Святой отец, — произнес он, — вы, наверное, знаете, что мой отец скончался, когда мне было всего девять лет, и с тех пор я жил со своей матерью. Летом мы всегда приезжали в здешнее имение, а оставшуюся часть года жили в Лондоне. Несколько лет назад я начал выезжать в свет и, — тут он замялся, будто собирался сказать что-то не вполне пристойное, — думаю, мне следует быть откровенным до конца, раз уж я решился поведать вам эту историю. Я пользовался довольным большим успехом у дам, и это меня вполне устраивало. По поступлении в Оксфорд я стал вести менее светский образ жизни, однако... Вы понимаете, и там тоже у меня имелось несколько связей. Не могу сказать, что вел себя благочестиво, святой отец, однако я полагал, что молодость у меня только одна, а жениться и перестать веселиться я успею всегда. В Оксфорде подобралась компания замечательных молодых людей, которые, по всей видимости, считали так же, как и я... Словом, я оглянуться не успел, как был замешан в скандал с дуэлью, выступив в качестве секунданта, — видимо, поймав мой недоуменный взгляд, Расден поспешил оправдаться. — Нельзя утверждать, что в компании подобное было принято, мы, скорее, сочувствовали идеалам и веяниям нашей эпохи, однако под угрозу была поставлена честь одной замечательной девушки, на которой собирался жениться мой друг. Словом, дуэль состоялась, кто-то проговорился, и дело приняло довольно скверный оборот. К счастью, не без помощи наших фамильных связей, все удалось уладить, однако по окончании семестра я вернулся домой уже в статусе бретера, что, как вы можете предположить, только способствовало моей популярности у противоположного пола. Простите, святой отец, это, наверное, кажется вам глупым, но я не могу упустить из виду предысторию без ущерба для всего рассказа. Словом, я заключил одну помолвку, разорвал ее, после чего заключил следующую. Увы, ее постигла та же участь, что и первую. По правде сказать, мне самому было стыдно за свое поведение, но, смотря на себя со стороны и ужасаясь, я не мог остановиться. Моей матери, разумеется, происходящее нравилось все меньше и меньше, и однажды вечером, когда я размышлял, на какой мне отправиться бал, она зашла в мою комнату и попросила меня выслушать ее. Я попытался уйти от разговора, однако, — тут Расден громко сглотнул, рассказ, кажется, давался ему с трудом, — она была весьма настойчива и довольно убедительна. Я согласился, о чем жалею до сих пор. Мать сняла с пальца довольно грубой работы перстень, который я всегда почитал фамильной драгоценностью и показала мне его издалека: «Знаешь, что это такое?» Я покачал головой и, подумал, что надо ограничить себя в употреблении алкоголя; наверное, вам это показалось странным, сейчас объясню, почему я так хорошо запомнил тот момент и свои мысли. Дело в том, что, войдя в комнату, мать не закрыла за собой дверь. Так вот, когда она сняла с пальца перстень, мне показалось, да нет, пустое! Мне не показалось, сейчас я понимаю это со всей четкостью. В то самое мгновение, когда она сжала драгоценность в руке, рядом с ней возникло что-то. На какую-то тысячную долю секунды, но возникло, святой отец. Однако стоило мне моргнуть — и я решил, что мне померещилось. Теперь-то я знаю, что это не так, но тогда я был глупцом, мне стало интересно, какова история этого перстня, который моя мать носила, не снимая, сколько я себя помнил. Она поведала мне удивительные вещи, святой отец.

Когда моя мать была молодой девушкой и только начала выезжать в свет — замечу, что она родилась в Саффолке, неподалеку отсюда — у нее незамедлительно появился ухажер, лорд Блэккерт, быший в своих ухаживаниях довольно настойчивым. Моя мать, в девичестве леди Маргарет Витворт, была особой довольно благочестивой, о чем вы, наверное, догадываетесь, — тут молодой Расден довольно странно посмотрел на меня, но тут же продолжил свой рассказ, — а лорд прослыл редкостным бретером, пьяницей и в целом невоздержанным человеком. И, хотя он, кажется, действительно вознамерился жениться на моей матери, она всеми силами старалась избежать этого. Поскольку ее родители были не против заключить союз с могущественным родом Блэккертов, ей пришлось действовать самой. Она выдумала довольно изобретательный, как мне кажется, план: в присутствии нескольких друзей попросила лорда — в знак его любви к ней — съездить в усадьбу Дестон и привезти что-нибудь оттуда для нее. Здесь я вынужден пояснить, поскольку вы, святой отец, вероятно, не знаете этой легенды. Поместье Дестон, говорят, принадлежало одному тирану, изводившему свою жену. После их смерти оно так и стоит пустое уже добрую сотню лет, и никто не осмеливается туда зайти, даже, верите ли, вездесущие мальчишки обходят это место стороной. Я однажды проезжал мимо него, и тогда мне почудилось, будто в темном окне что-то мелькнуло. Разумеется, я все списал на игру воображения. Однако я уклонился от темы. Лорду Блэккерту в подобных обстоятельствах, разумеется, было стыдно отказаться. Моя мать надеялась на то, что он признается в том, что не любит ее, и откажется от ухаживаний. Это казалось ей вполне естественным. Однако лорд, видимо, действительно очень сильно ее любил, потому что тем же вечером он поехал в поместье Дестон один. Мать рассказала мне, что он отсутствовал несколько дней, и вернулся совсем другим человеком, будто увиденное им в замке навсегда изменило его, будто вместе с ним оттуда вернулось что-то еще. Он подарил моей матери перстень, на котором был изображено нечто, более всего напоминающее дракона (судя по всему, фамильное украшение бывших обитателей поместья), скромно и покаянно извинился за то, что надоедал ей своим обществом, и уехал. Говорят, он много путешествовал по Европе, и отдал большую часть доставшихся ему по наследству средств в богоугодные заведения», — тут Джеймс довольно нервно засмеялся и посетовал на то, что, хоть не верил в высшие силы еще накануне, сегодня уже злоупотребляет поминанием Его имени.
Я, захваченный историей, не сразу понял, что она, вероятно, подошла к концу. Должен признаться, разочарованию моему не было предела; в конце концов, не из-за внезапно обретшего достоинство лорда Блэккерта Расден вломился сегодня в церковь и больше походил на покойника, чем на себя самого.

— Так ваша матушка попыталась таким образом наставить вас на путь истинный, не правда ли? — поинтересовался я, пытаясь не дать разговору угаснуть; Джеймс, казалось, возвращался в то печальное состояние, в котором я его обнаружил несколько часов назад.

— Я тоже так решил, святой отец, — откликнулся мой собеседник, — принял все это за басню, вроде «Рождественской песни», за рассказ о том, что меня ждет, если я не перестану себя вести неподобающим образом. Мать, зная мое любопытство, предостерегла меня от того, чтобы ехать в поместье и повторить судьбу Блэккерта в деталях. И я, представьте себе, почти сумел забыть обо всем.

«Только подумайте, святой отец, — в этот момент я понял, что история все-таки получит продолжение, — с тех самых пор это заурядное с виду украшение не давало мне покоя. Я иногда украдкой смотрел на него, и все никак не мог уловить, что же на нем изображено. Казалось, гравировка постоянно меняется, будто живет своей жизнью. То это был дракон, то больше походило на огромную змею; создавалось впечатление, что перстень одушевлен. Однако подошло время, и я уехал обратно в Оксфорд, а рассказ матери постепенно стерся из моей памяти. До вчерашнего дня я был беззаботен и счастлив, да, святой отец, я был счастлив. Может быть, я веду неподобающий образ жизни, но такова уж моя природа, — он на мгновение замолчал, уставившись в окно, а потом продолжил тихо и серьезно, — мы приехали сюда восемь дней назад, и вот вчера меня начали тревожить какие-то сумбурные и странные идеи. Я решил, что будет удачной идеей отправиться на конную прогулку. Признаться, ехал я, не разбирая дороги, погруженный в размышления, и чуть было не стал виновником дорожного происшествия, почти врезался в чей-то экипаж. Принеся извинения и уже пришпорив коня, я зачем-то обернулся. Святой отец, теперь я понимаю, что мной двигал рок. Я увидел герб и сначала не поверил своим глазам, а потом развернул коня и поскакал вдогонку. Если верить написанному, в экипаже ехал не кто иной, как лорд Блэккерт! Не буду утомлять вас подробностями нашего с ним знакомства. Он пригласил меня отужинать вместе с ним, только услышав, кто моя мать, и, подталкиваемый загадкой кольца, я последовал за ним в его поместье. Надо сказать, что к тому моменту рисунок на перстне снова овладел моим воображением, и я, нимало не стыдясь, спросил у лорда про поместье Дестон и мою мать. Лорд за ужином выпил немного вина и, кажется, был ко мне вполне расположен. Он начал свой рассказ со слов: «Да, были времена», — и меня на минуту покинуло ощущение нереальности происходящего. Я подумал, что его версия событий будет вполне заурядной и успокоит меня. Как я ошибался, святой отец, как горько я ошибался. История, поведанная мне лордом Блэккертом, как две капли воды похожа на то, что мне рассказала мать, за одним исключением: они зеркальны. Я не поверил ни единому его слову, даже, кажется, чуть ли не нагрубил ему, но сегодня я узнал, что он рассказал мне правду — достаточно было поездить по имениям в той округе и поспрашивать про леди Маргарет Витворт. Я узнал, что до замужества она разбила не одно сердце и стала причиной не одной дуэли, в то время, как лорд Блэккерт был тихим и безответно влюбленным в нее молодым человеком. Она высмеяла его чувства, после чего лорд уехал в путешествие по Европе и занялся благотворительностью, так никогда и не женившись».
— А что с перстнем? — не выдержал я; впрочем, причины моего нетерпения, думается, вполне понятны.

«Ах, перстень, — молодой человек бросил на меня полный горечи взгляд. — Теперь, я думаю, мы можем верить лорду Блэккерту на слово, не так ли? Он рассказал мне, что моя мать, будучи очень своенравной особой, как-то решила отправиться в имение Дестон в компании своих друзей. Все, кроме нее, побоялись войти внутрь, несмотря на то, что был день и ярко светило солнце. Она открыла дверь и исчезла внутри. Хотя по заверениям всех, она не пробыла там больше десяти минут, вернулась Маргарет другой. Не просто другой — чужой. И все присутствовавшие потом клялись, что видели, будто вместе с ней из замка вышел кто-то еще. А на руке Маргарет был перстень. После этого в скором времени она вышла замуж за моего отца, и стала такой, какой вы ее знаете».

Я почувствовал легкое разочарование, в рассказе явно не сходились концы с концами, хотя, признаться, он был довольно пугающим.

— Послушайте, Джеймс, — как можно мягче сказал я, — но откуда же лорду Блэккерту было знать, что случилось в день поездки в имение? Вы же сами говорите, что она прекратила их общение. Я понимаю, вы молоды и впечатлительны, но пока все сводится к тому, что ваша матушка хотела рассказать вам поучительную историю и не хотела признаваться в грехах молодости.

Звук, который издал молодой Расден, был похож на крик отчаяния.

— Вы можете мне не верить, святой отец, но я знаю, я чувствую, что здесь что-то не так, я не могу отделаться от мысли, что вместе с моей матерью в доме находится другая, чужая сущность! А касаемо лорда Блэккерта — он был лучшим другом моего отца, Джона Расдена, и с гораздо большим удовольствием рассказывал мне о нем, чем о леди Маргарет Витворт. Надо ли упоминать, что мой отец был среди тех, кто ездил в имение Дестон вместе с моей матерью.

— Джеймс, не приложу ума, что вам на все это ответить... — растерялся я.

— А знаете ли вы, святой отец, что последняя хозяйка имения была очень тихой, набожной, смиренной и добродетельной женщиной? И что перстень принадлежал ей? — последнюю фразу Расден произнес едва слышно.

— Об этом вам, надо полагать, также сообщил лорд Блэккерт? — поинтересовался я, совершив тем самым непростительную ошибку. Джеймс дернулся, будто от пощечины, и я с трудом смог убедить его закончить рассказ, рассыпавшись в сотне извинений.

Оказалось, что молодой Расден не тратил времени даром и с утра успел разыскать в архиве какие-то газетные вырезки, несколько писем и даже миниатюру вековой давности. Все это было катологизировано под фамилией Дестон. Не могу сказать, что это меня убедило окончательно, но, во всяком случае, звучало вполне солидно, и я даже начал подумывать, не съездить ли мне в архив самому. Расден, судя по всему, успокоился, его щеки даже слегка порозовели, ему явно было приятно, что я перестал ставить его рассказ под сомнение. Мы немного поговорили на отвлеченные темы, Джеймс извинился за свое поведение в церкви и стал собираться уходить. Я предложил ему переночевать у себя, потому что было уже довольно поздно, но он вежливо отказался. Я довольно неуклюже пошутил про его отношение к церкви и богу, он беззаботно рассмеялся, и, уже стоя на пороге, проронил: «Интересно было бы подержать этот перстень в руках, святой отец. Моя мать иногда засыпает, когда читает книгу в гостиной, и его можно попытаться снять и рассмотреть рисунок. Впрочем, святой отец, не слушайте мне, я болтаю всякую чепуху». Провожая его удаляющуюся спину взглядом, я и подумать не мог, что это была последняя наша осмысленная беседа.

Следующие пару дней я провел не в Алдертоне, потому что комиссия оказалась самой настоящей, и мне надо было съездить отчитаться перед вышестоящим начальством. За мной, впрочем, почти немедленно прислали, я даже подготовить доклада не успел: оказывается, скончалась леди Маргарет Расден. Подгоняемый непонятной тревогой, я приехал в Алдертон. Никакой тайны в ее смерти не было: не выдержало сердце, — и через несколько дней после похорон я решил навести визит вежливости ее сыну. Джеймс принял меня холодно, будто не узнал, а на вопрос, не говорил ли он с матерью по поводу Дестонского поместья, ответил, что понятия не имеет, о чем я говорю. Уходя, я заметил, что на мизинце Расдена красуется необычный перстень, на котором грубо, но узнаваемо вырезана фигурка дракона.

В Алдертон Расден больше не возвращался, но от друга из Оксфорда я слышал, что Джеймс стал благочестив, набожен и, на радость всем, женился на замечательной девушке. Поместье Дестон пустует и по сей день, и его обходят стороной даже самые несносные сорвиголовы из мальчишьего племени.
Перейдите к сборнику «Девять утра», всем произведениям или на Главную.